Гурыч

Главы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, Эпилог

19.

– Смотри-ка. Получилось. Закуривай.
Экс подбросил в костер еще несколько толстых веток из охапки хвороста, не производящей первого впечатления бесконечной. Самокрутку уже свернул сам, прикурил и протягивал мне. И, как обычно, ответил на мою невольную мысль, уже традиционно не обременяясь ожиданием вопроса:
– Преимущество моего положения здесь – уникальный случай, когда ничто хорошее не кончается. Дрова, табак и кое-что насыпать в котелок на предмет пошамать перед дальней дорогой. Не мешало бы коньячку накапать миллилитров по триста, а то когда еще свидимся. Если сидят двое трезвых – это две головы. А если выпили хорошо, да поговорили – считай, одна голова, общая. И мысли одни и темы понимаешь без слов. Хотя, кому как. Есть ведь и непьющие, и некурящие. Конечно, в нашем случае все это здоровью вреда не нанесет. Мы нигде и фактически ничто. Твое тело медленно остывает в Огненном Кольце, реальности номер 66784, проделав совершенно нереальный путь, из которого, уверен, ты не помнишь и половины. В первый раз всегда так. Мозги просто не могут привыкнуть к тому, что тело больше не тело, что в окружающей жизни все сложнее, чем север, юг, запад, восток, Сидорович и тушенка под водку. Это нормально. Кстати о тушенке. Не подкинешь баночку?

Взяв из картонной коробки круглую жестянку я неожиданно для себя вскочил, вдруг вспомнив Алену, Писателя и то, что надо, очень надо… что-то сделать.
– Сядь. Все будет в порядке. Девка, кстати, давно заснула и чуть коньки не отбросила, но все будет хорошо. Проснется, когда нужно будет. Ты все правильно сделал. А сейчас давай малость покалякаем, напоследок.

Видок у меня был, подозреваю, не профессорский. Я стоял посреди намозолившего глаза куска коллекторной трубы, подвешенной в черном небытии, с банкой тушенки в одной руке и самокруткой в другой. Ни дать, ни взять, настоящий Властелин Мира. Интересно, не расстегнуты ли при этом штаны, просто, для комичности момента. Экс забрал из моей руки банку, вонзил в нее узкий нож из матовой серой стали, вывалил содержимое банки в котелок и с наслаждением провел языком по металлу.
– Неземная вещь. Ну, почти. И тушенка, и эта штука. Не эльфийская, конечно, работа, но… – тут он усмехнулся и убрал нож в ножны. Я успел заметить необычно блеснувший узор на лезвии, совершенно незаметный, когда свет падал на лезвие прямо.
– Забавно, почему-то, когда можешь отправиться туда, куда пожелаешь, то хочется привычного.
Сказав это, бывший Ястреб подкинул банку на ладони и со шлепком ее поймал. Заинтересовавшись, пока этот говорун упивается своим положением старшего брата, я подцепил пальцами еще одну банку и осмотрел. Ничего особенного, если бы не… «Минсельхозпрод СССР, мясокомбинат «Припятьмясо», ГОСТ…» – в общем, тушенка выпуска 2011 года.
– Прикинь. Есть такие реалии во Вселенной, где наши уже на Марсе. Думаешь, шучу?

Тут у меня снова знакомо закружилась голова. Зовет, зовет темнота… Но еще примешивались запахи. Мяса, каких-то приправ. Луга и… покоя. Не знаю, как это описать. Будто я стою с закрытыми глазами где-то под солнцем и мое лицо обдувает сухой и теплый степной ветер. И знаю, вот-вот открою глаза и увижу сельскую дорогу, не восьмидесятых, грунтовку, а асфальт посреди поля. По ней едет автобус, ПАЗ, кажется, а пассажиры расплачиваются монетками, среди которых до сих пор попадаются трехкопеечные с квадратными буквами «СССР»…

А еще я понял, вдруг, что такое место очень даже может быть. И, вопреки всем напыщенным и безнадежным историческим законам монореализма и плоской земли, именно туда и отправляется Экс. И это наша последняя встреча. Он не просто поделился со мной тем, что у него было. Он передал мне все то, что имеет, навсегда и даром. Передал мне, по кусочку, чтобы я не слетел с катушек. Не мог не передать, потому что там эти знания преступны, они попросту не соответствуют званию человека. А человечность – сокровище, единственное, что теряешь в обмен на все эти чудеса, становится непозволительной роскошью. Любовь к другой живой душе, эмоции, право на ошибку, смелость творчества, прыжок в неизвестность, благородство и выбор, да хоть бы и принятие решений без вечной оглядки на последствия – так непосредственны могут быть только смертные, сверхсущества не имеют такой роскоши. Да и зачем такие таланты там, где не нужен даже нож на поясе? Они хороши здесь, в убогой реальности, где все друг другу враги и волки. Мы и наш мир – затерянная, вырванная газетная страница, которую иногда случайно находят, когда переклеивают обои и отрывают то, что нужно выбросить. Это не ТОТ мир где-то на отшибе. Это мы – в Зоне, мы – ошибка, бледное сущее, боковая ветвь, развившаяся от варианта взрыва в 1986 году, нас просто кто-то выдумал, какой-то чудило вроде Экса, а может быть просто фантаст-недоучка, которому проще писать о плохом, чем о хорошем. А там, в настоящей реальности, никаких зон – не было и нет. Экс уходит на заслуженный отдых. Туда. Об этом не надо говорить, это просто понятно. Говорить вообще ни о чем таком не надо. В каком-то смысле для меня наступило время взросления, понимания. Меня чему-то научили и дали пинка в жизнь. Скоро весь этот поход закончится, так или иначе. Главное то, что будет потом, дальше.
Поэтому я и не думал задаваться вопросом, как же это может быть: вот умер человек и снова он передо мной. Умер тогда, в пещерке, не человек, а какая-то часть совершенно другого существа, бренная и материальная. Теперь эта часть – я. А то, что осталось от Экса – только еще станет человеком, второй раз. Он это заслужил и расслабленно улыбается, глядя на меня, переполненного пустыми раздумьями. Будет еще для них время. Много-много дней, недель, месяцев, лет. И никто не нарушит моего истинного одиночества. Пока не наступит мой шанс это заслужить.

– Теперь можно. Вспоминай.

… Я стою на мосту из света перед тем, что так несправедливо зовется Чертовым Свищом. Ничего чертового в этом точно нет и никогда не было. Сначала я принял это за кристалл, за подобие артефакта в форме кегли внутри шара свечения. Но теперь отчетливо вижу – что бы это ни было, оно меняется. Но пока множество лучей, держащих этот мир, все еще проходит сквозь грани, связываются воедино и отражаются потоком вверх, сквозь узкую горловину, через которую Свищ сообщается с тем, на осознание чего у меня просто не хватает разума.

Ноосфера, ратиосфера – это просто частички этого огромного общего, того, которое повсюду. Напрашивается слово «бог», но бог – слово человеческое. Оно обозначает нечто представительское от чуда, офис, а не сам источник жизни, существо, а не Сущее. Дети не могут давать имена отцам. Правильнее было бы говорить и называть Его на Его языке, но здесь я так же нем, как миллиарды существ моего вида. Я – ребенок, младенец, которому выдался шанс поступить в ясли, где начну говорить и, возможно, дорасту до школы, где меня научат писать и делать кое-что еще. Может быть. Экс предпочел уйти как раз из школы. Почему – его дело, хотя я и знал, почему. Он нашел себе замену – меня. И все эти видения, все способности, которые мне даны – это просто навыки развитого сущего в стадии неумелого ребенка, делающие первые шаги. Грубо говоря, как дышать, кушать, какать и говорить. Научусь ли я позже действительно мыслить и, может быть даже что-то создавать, что-то такое, за что не стыдно – это вопрос… Поживем увидим. Если доживем, конечно.

Мне становится окончательно ясно и другое. Монолит – это зло. Он не имеет ничего общего ни с жизнью, ни с живыми, ни с сущим. Он – паразит, пожирающий миры. Я уже видел, как это происходит. Болезнь, «серые дыры». Они как саранча, как варвары, приходящие в устроенное бытие и ломающие, грызущие, мешающие добро со злом, им нет дела, что здесь живут люди, что у них есть сложившийся мир, свои законы, свои чувства, культура и правила. Без правил разрушать проще. Эти варвары сжирают все, превращая миры в осколки, в памятники, в археологию и артефакты, в последние приветы уничтоженных цивилизаций. А потом – сжирают и то последнее, что осталось, переваривают и отдают в итоге Монолиту. Они не просто вытесняют нас, они сжирают все, не оставляя нам ни места, ни выбора сосуществования. Они зло, им наплевать, что люди жили мечтой и будущим. За будущее всегда приходится бороться насмерть, а смерть – это зло, подпитывающее эту саранчу.

Противостоять может только Сущее, ибо сильному противостоит сильный, а не сто слабых. Это не высшая сила, дающая ощущение безответственности, эта сила – мы. Мы – настоящие, а не повседневно суетные. Также как осколки Монолита дремлют в его адептах, Сущее – в нас, по частичке, в ком-то еще осталось, в ком-то сожрано злом. Без Сущего любой мир обречен. Именно поэтому мир, соскочивший с Оси Сущего, земное имя Которого мы извратили до Свища, – обречен в любом случае. Сначала в нем множится торгашество, насилие, разврат, пороки, идут страшные войны, хотя затраты на их ведение способны превратить весь этот мир в рай, для каждого существа в нем. Но рай не нужен Монолиту. Ему нужен корм.

Порок нашего мира – врожденный. Он начинается там, где возникла наша реальность: во время взрыва 1986-го. Да, мы вывезли людей. Да, мы постарались не трогать то, что не должны многие годы. Мало кто знает, почему. Это не только из-за периода распада урана и плутония. Взрыв произошел не только на земле, но затронул многие тонкие оболочки, выжег часть того великого, что была творением, посеяв разочарование и горе. Те, кто должны быть братьями в горе, стали беженцами в равнодушии. Но все это было только подготовкой, вспашкой. Настоящие семена были чуть позже.

Никто не знает, откуда пришел к нам Монолит. Говорят, это метеорит. Чушь. Если бы метеорит такого размера упал в Зону… Может в какой-то реальности он и упал, но в нашем мире Монолит возник из ничего. Из того, что было выжжено взрывом тогда, в 1986-м. Монолит – это не только зло, это буквально – ничто. Зло абсолютное, пустота, в которую можно бросить ВСЕ и – снова будет пустота. Это Монолит – настоящий свищ, который никогда ничем не заполнить.
Ранее наш мир просто не мог оказаться на его оси – он был слишком полон, полон жизнью. Взрыв 86-го дал ему несколько прорех в ноосфере, куда Враг смог запустить свои… назовем это: присоски. Он не мог питаться, пока не мог, ибо не существовал на том же физическом, ментальном уровне, будучи пустотой. Даже пустоте нужно тело, чтобы жрать, иметь зубы, когти.
Создать такое тело могли только сами люди. Он дал небольшой группе людей знания о ноосфере, внушил внести в нее изменения, взбаламутить воду, нарушить ментальные цепочки, соединяющие физические тела с ментальными и астральными. Очистить место. Много ему было не нужно, на первое время. Нужен был момент творения. Как черной дыре в космосе – ей нужно просто возникнуть. И он соблазнял, показывал, чего можно достигнуть, создать совершенство в одном уголке мира, а все остальные уголки будто бы подтянутся сами. Но так не бывает. Мир потерял баланс, возникло не только совершенство, но и… пустота. Просто пустота в ноосфере, в умах, в сознании. Сначала крохи. Люди постепенно стали торгашами тела и духа, черствыми убийцами себя и своей земли, порочными растлителями, но в действительности они стали опустошаться. И в ноосфере появились пустоты. Сначала размером с молекулу, потом с острие иглы, позже с горошину… У Монолита появился дом.

Да, мы пытались жить дальше. Но злу достаточно начать с малого. Самый страшный надзиратель получается из раба, самый жестокий эксплуататор – из голодного. Многие были голодны, но сильны духом, добром. Но в них должно было укорениться зло, серая дыра, сначала крошечная, в сердце. Люди перестали искать добра, озлобились, отвергли друг друга. Фильмы о насилии им уже нравились больше, чем рассветы, грех был менее проблемен, чем обязательство и продолжение рода. Слово – это добровольное выражение воли – потеряло ценность! Слово слилось с понятиями лжи и пустоты. Мир, весь мир постепенно вставал на тропу вымирания. Люди отвернулись друг от друга. Распались целые страны, несокрушимые в войнах и хранимые в прошлом единством. Мир, весь мир – стал разваливаться на части. И тогда ослепленное возможностями Монолита «О-сознание» сделало свое черное дело в первый раз, создав ту Зону, которую мы знаем. Монолит обрел материальный облик. Изначально это ничто, пустота. Та тьма, что вокруг этого коллектора и между мирами, жидкое ничто, проникающее везде, куда получится. Она сгустилась и стала материальна, но не оставила попыток вобрать в себя все, жрать как саранча ибо зло ненасытно.

Монолит призвал ту группу искателей перемен, называющую себя «О-сознание» и они сделали то, что сделали, чтобы потом хранить верность и поддерживать Зону в своих банках. Да, Монолит оправдывал чьи-то ожидания, время от времени. Но с каждым исполненным желанием росла Зона, она готова расти и дальше. Она рассеивает в мир то, что может порождать – артефакты, хорошие или плохие, не важно. Каждый из них – предмет торга, результат чьего-то горя, на каждом кровь и смерть. Даже если какой-то из них и вылечит неизлечимую болезнь одному, за свой путь из рук в руки он убьет много больше, привлечет новых и новых искателей в логово Монолита. Это и есть проклятие Зоны и оно – на самом деле – давно уже живет в самих людях, ибо человек стал порочен. Его осталось только сожрать. Выбор будущего в этом смысле стал выбором соуса для Жрущего. Время Монолита пришло.

Когда живешь злом – что ты знаешь о добре? Злому добро кажется злом – дьявол всегда все делает в темноте, сзади и наоборот, показывает черное белым, пустое – полным, а полное – пустым. Ранее наш мир вращался на оси Сущего, теперь же оси было уже две. Добро не так агрессивно, ему нужно, чтобы его нашли, чтобы поверили добровольно. Оно было оболгано. Сущее стало Свищом, но все еще сдерживало Монолит, было противовесом. Эти полюса так вцепились друг в друга, что у них не было возможности воевать буквально, все силы обоих были заняты и напряжены. У Монолита быстро появились последователи, они разнесли весть, что в центре Зоны исполняются желания. Они же сделали так, что Свищ был оболган. За годы противостояния этих великанов, мир вокруг них здорово изменился, появились жуткие аномалии в Злынском, ужасные мутанты, десятки погибших – это все было маской, что сами люди – жадные до желаний и прибыли, но по-прежнему пустые – натянули на Сущее. И сами поверили в то, что благое стало злом. Извратили до Свища и – полное стало казаться пустотой.

Мысли Экса доходят до моего видения издалека, из-за миллионов миллионов чертовых туманов, но я его хорошо слышу. Я теперь вообще все слышу. Образы приходят сами, льются потоком.

Благими намерениями выложена дорога в ад. Нашей дорогой в ад стала та самая, что начинается от деревни новичков, где единственными громкими звуками было треск цикад, провожавших нас в последний путь. Чем бы ни руководствовались эти последователи первых «осознанцев», но понятно, что внушило им их поступки. То, что соблазнило и разведотдел, и всех этих проводников… Их скрытой, «кодированной», задачей было только одно: провести к Свищу Мурашкина с его КПК, по которому ракеты найдут свою цель. Монолит пожелал, наконец, освободиться от конкурента, от того, что сдерживало его в этом мире, а, возможно, в других тоже. Ядерный взрыв не уничтожил бы Сущее, но создал бы вокруг него пустоту, выжег, подобно тому, как это случилось в 86-м. Это стало бы тюрьмой Сущего, из-за утраты сцепления с реальностями он бы «выпал» из них и миры «соскочили» бы с его оси, в полную власть Монолиту. И сделали бы это слабые люди. Неважна цена, которую они попросили бы за это. Попытаться привнести в мир идеал, совершенного ребенка, чтобы со временем люди исправились. Вот только я уже видел, чем это кончится. Войной между людьми, последней и гибельной для всех нас.

Если до того гибель не принесет нам сам Монолит и его «серые дыры», пожрав наш мир. Может быть это уже началось и происходит прямо сейчас, пока мы тут… Я рывком обернулся к Эксу.

– Сядь. Пока все в порядке. Да, много миров больше уже не существует. Ты должен понимать, у всего есть свой срок. Миры умирают так же часто, как и живые создания. Ну ладно… так же часто, как все их население, извини за каламбур. Ядерный взрыв проник во множество других реальностей и выжег антипод Монолита, точнее – все вокруг того место, где было Сущее, оставив те обреченные миры только на одной оси, пустота вокруг Сущего разрушила связь его с мирами и они как «вывалились», соскочили. Ты видел, что с ними стало – их не стало, извини за второй каламбур. Но та реальность, которую ты считаешь своей, пока жива. По одной простой причине – ты сам еще жив, а значит – твой мир пока цел.

Сказав это, Экс невозмутимо стал помешивать варево в котелке. Судя по запаху, походный быстрый вариант плова. Отличная штука: рис, двойная доза мелко измельченной тушенки и сухие специи для плова. Главное – иметь два котелка: в одном обжарить специи с луковицей. А воду для риса вскипятить с сушеной морковью. На настоящий плов похоже отдаленно, но за неимением кухарки… ну, понятно, сойдет и дворник.

Фраза, однако, мягко говоря, покоробила. Я, конечно, начал привыкать к некоей своей исключительности, учитывая вдруг свалившиеся на меня сверхчеловеческие способности, но ведь это был Экс. Сколько я с ним общался, в его речи все время сквозили какие-то игривые интонации: то ли ирония, то ли сарказм, то ли и то и другое вдобавок к манере шутить нешуточными вещами. Вот и сейчас я отчетливо уловил нечто подобное. Черт возьми, пройти такое за каких-то несколько суток, наблюдать катастрофу другой реальности, может быть даже готовиться к тому, что твой собственный мир вот-вот сгинет и вот, нате вам. Над тобой издевается отморозок, который, по сути, во все это тебя же и втянул. Поэтому просто вяло огрызнулся:
– А из-за тебя, видимо, жил, жив и будет жить СССР, чудом сохранившийся в раю. Ну и козел же ты. В боги мне пока еще рановато. Я, видишь ли, пока еще слишком несовершенен: болею, хочу жрать и, порой, какаю. Пока не артефактами. Там, может быть, рушится все, но тебе-то уже назначена дорога в мечту, назад не возвращаться, можно и похихикать, так?

Экс хохотнул в своей неизбывной манере:
– Конечно можно! Без юмора в вашем божественном деле никак нельзя, иначе свихнешься. Кроме шуток, ты сейчас вполне уже близок к тому, о чем говоришь. Захоти – и тебя начнут обожествлять, буквально. Покажи пару чудес, покакай артефактами и все. Зря ты этим так уж недоволен, даже и не представляешь, насколько аккуратней тебе надо быть сейчас со словами и поступками. А насчет божественности… ладно, давай попытаемся кое-что вспомнить. Что ты видел…там?
– Плохо помню. Странное ощущение, вроде вспоминаю что-то, а такое чувство, что еще больше проваливаюсь глубже в память. И там снова темно и с начала, а где что-то проблескивает – отрывочно и непонятно. Помню, что разговаривал с кем-то или чем-то, с полным придурком, половину нашего разговора заняло то, что мы называли друг друга идиотами, а потом он представил себя долбанной аномалией и пообещал мне полубожественные способности Мерлина. В этом вы с ним сильно одинаковы.

Экс снова, было, засмеялся, потом как-то извинительно состроил рожу. Как он, все-таки, не похож на того непробиваемого молчаливого супермена, каким показался в самом начале нашего похода, когда… все еще были живы. И тот Экс, если честно, мне нравился куда больше. Этот же клоун продолжал:
– Не мы с «ним» похожи, в том-то и дело. А «вы» с «ним». Ты так и не понял, что случилось. Понимаешь, Чертов Свищ, это имя тебе пока понятнее, как и полагает благому, заботится о том, чтобы у тебя просто не вскипели мозги и не поехал чердак, если ты вдруг столкнешься с неким разумом, который, уж извини, куда более сложен и могущественен. Твой черепной интерфейс слишком несовершенен, пошли тебе достаточно сильный телепатический сигнал в мозг – и он превратит тебя в дурака, в самом лучшем случае. Чтобы вы могли элементарно изъясняться, ему пришлось опуститься на твой уровень. И то, чтобы ваш контакт состоялся, мне, грешному, потребовалось тебя малость поднатаскать в прыжках между реальностями и ратиосферой, а то ты бы решил, что умер, попал в личный ад и… что там еще тебе виделось? Таким образом, подводим итог: ты общался, по сути, с самим собой, превращенным в некое переговорное устройство. Только конфликтность устройства в ответственный момент оказалась великовата. Оно, как и оригинал, не идет на компромиссы во имя взаимопонимания, а качает права. Со своей копией никогда не договоришься, любое несовпадение мнений вызывает системное противоречие, ступор. Наверняка в итоге вы друг другу не очень понравились. Частично эту проблему сняли мной, от меня… или, думая, что в твоей голове – я… ты принимал усовершенствования легче, а то крыша поехала бы еще у Жаровни. То же и по эмоциям и ощущениям – излишняя впечатлительность усиливается здесь в геометрической прогрессии, по амплитуде. Возможно, ты прошел через нечто такое, что потребовало тебя отключить – чтобы не перегорел. Поставить психоблок на воспоминания. Может быть, с тобой и разговаривали несколько раз, а ты зависал, приходилось перезапускать момент, вот мусора в памяти и накопилось. Кто знает. Ну, логика: вроде самого себя ты уж должен на все сто процентов понимать, потому и слышал именно свой голос! Не пришло в голову Сущему, Свищу, то есть, что как раз беседа с самим собой бывает очень большой проблемой. Человеку свойственно приходить в умопомешательство от самого себя, а он при этом еще лезет во внешний мир, за всякими божественными чудесами. Ну не идиот, разве? Поэтому пришлось тебя несколько того… подкорректировать, усовершенствовать и… отключить воспоминания. Для загрузки и последующего функционирования… основного контента, если так можно выразиться. Это длилось недолго, минуты полторы, а, может, три. Неважно, сколько. Плюс еще очухивался ты еще минут десять, уже на бегу. Поэтому и не помнишь ни черта. А вспомнить придется. Просто затем, чтобы ты понял, что, как и зачем. И что за Основной Контент. Я обязан тебя спросить, хочешь ли ты этого.
– Конечно, хочу! Иначе свихнусь, по-любому. Любая правда, но только – правда.
– Это может быть очень болезненным. Да что это я, это и будет чертовски болезненным. Ты наверняка Его задел и Он не церемонился. Всей правды и всей боли лучше не знать, поверь. Каждый твой нерв будет посылать сигнал мозгу. У нормального человека наступит спасительный обморок, но если так будет, ты не узнаешь. Поэтому придется тебя не вырубать. Согласен? Не слащу пилюлю насчет синей таблетки. Не знаю, как там с требующимися тебе тайнами – это все потом. А пока будет невыносимо больно. Согласен?
– Согласен. Делай.
– Точно сог…
– Заткнись. Если нужно трижды согласиться, то да и еще раз да. И покончим с этим.
– Ну, вот насчет «покончим», уверен, ты очень ошибаешься. Все как раз наоборот.
– Короче, что делать-то?
– Вспоминай. Теперь ты сможешь вспомнить все. Как бы тебе ни досталось…

Экс говорил что-то еще… Мир снова расплылся перед глазами и я опять очутился в той кошмарной пещере с круглыми стенами, лишенной пола, стоя на мостике из света. Да, красный гранит, я всегда это знал. Каким-то образом в моем восприятии теперь слились несколько «я»: человеческий, ментальный, ну, тот, что в ратиосфере… и какой-то еще. И во мне зазвучал мой же голос, только как бы и изнутри, и со стороны, и изо рта. Я говорил как бы сам с собой, но в то же время это был не я, а Свищ. Думаю, что раздвоение личности – бледная тень по сравнению с тем, как начинал кипеть мой разум. Точнее – растроение, потому что третий «я» в этот момент наблюдал и обдумывал увиденное, свои воспоминания.

…Все продолжилось с моего, не самого умного вопроса:
– Ты меня, вероятно, сейчас отрубишь, так? А потом будешь беседовать с ними? Знаешь, мне очень обидно, что нет всего такого: я загадываю, а ты делаешь какую-нибудь особо удивительную хрень. Ну, пойми, ты лишаешь меня праздника, а я его заслужил, согласись. И предстоит еще на тебя работать, не знаю, как. Ну, сделаешь одолжение, крутяшка?
– Короче, тянучка.
– У меня шарик есть в рюкзаке, серенький такой. Передай красотке, как разбудишь. А еще кружку пива, конфетти и салют. Не затруднит?
– Нет. Смотри, гостинчик уже у нее. Она сможет воспользоваться им, как очнется. Сейчас.
Я вижу, как руки Алены оживают и подносят дымный шар к лицу. По шару пробегает искра, на пару секунд озаряет лицо и гаснет.
– Ну, вот и все, она все узнала. Ты ведь это видел в своих кошмарах, так? Конечно в несколько растянутом и доходчивом виде, ну нам сейчас некогда. Повторяться тогда не будем. Я тоже знаю, что там. Вы… точнее, мы решили рассказать ей, что она носит внутри, нет, не монстра, а просто обычного усовершенствованного человека, как и задумывалось. И что все получится, до какого-то момента. Правда, после этого момента неизбежен некоторый дефект – вроде завоевания мира Монолитом. Тут уже уместны и конфетти, так? Получай!

Воздух вокруг наполнился мириадами маленьких цветных кусочков бумаги. Все мы были в этаком праздничном облаке, которое и не думало рассеиваться. Мой голос, а теперь – голос Свища, преисполнился еще большей наглости, чем прежде. Неужели со стороны я и сам таков? Поэтому устало прореагировал:
– Слушай… Не сменишь голос? А то чувствую себя параноиком.
Никакого ответа. Но будто бы сгустившийся воздух наполнился едким безмолвным сарказмом. Если он и хотел что-то ответить… я все и так понял. Я и есть параноик. Наконец, последовало:
– Ну вот. Можно начинать. А с твоими спутниками я уже поговорил, так что, если никто не против, далее их присутствие не обязательно.

В тот же самый момент все трое моих попутчиков, стоявшие ранее как столбы и ровным счетом ни на что не реагировавшие, одним движением развернулись на сто восемьдесят градусов. В тех местах, где их мостки показывались в пещере, заклубились туманные шары, в которых можно было заметить изломанные пятна, то ли облака, то ли деревья… но, скорее всего – морозный пар. В общем, выходы в те измерения, куда Свищу вздумалось их зашвырнуть, чтобы промыть мне мозги и совершить турпоход бегом в конец света, пока я буду собирать попутчиков обратно в нашу дружную семью. Вслед за этим послышался хлопок в ладоши и три фигуры, неестественно высоко подбрасывая колени, выбежали из пещеры в эти туманности, все еще держа при этом руки по швам. Но я успел заметить: в руке Алены был зажат тот самый артефакт, от Анатолия. Со стороны это было настолько комично… что я похолодел от ужаса. Теперь он сможет сделать со мной все, что угодно, что бы ни пообещал за это.

Но другая мысль, скорее, грела. Все-таки я не потерял тот дымный шарик, послание через тысячи измерений, из прошлого и из будущего одновременно. Сразу стало как-то спокойно. И уже мой голос, из моего пересохшего донельзя горла опередил этого сверхъестественного ломаку:
– Ну? Передумал, штоль? Давай уже. А то пивка охота.
Его не пришлось просить дважды. И как я ни умолял потом всем своим естеством прекратить или приостановить то, что происходило, часть меня понимала: ничто уже нельзя изменить. Это было мое предназначение. А еще я думал так:
«Хрен с тобой, урод. Что бы ты со мной ни сделал, за мной, как обещано, будет последний выбор. Тогда и сочтемся!»

Чертов Свищ… или Сущий, как его там… огромный кристалл внутри голубовато-зеленого солнца начинает будто бы плавиться, оплывать и тут же местами снова застывать, как воск, капающий в воду. При этом эта штука оставалась твердой, не превращаясь в подобие воска, а будучи пластичным кристаллом: грани множились с каждым изгибом, отблески света преломлялись светящимся шаром вокруг Свища. Феерия была просто чумовая. Постепенно стало понятно, к какой форме идет дело. Уже в середине трансформации я увидел знакомые черты, одновременно объект уменьшался, пока не дошел до метра в высоту, потом до полуметра. Еще немного и все в нутре моем сжалось, потому что я понял вдруг, что сейчас произойдет.

Передо мной в сине-зеленой сфере висело то самое зонтичное семечко, которое я видел в других своих кошмарах. Я понял, кто или что призвало меня в этот поход, охранило от всех опасностей и до этого момента хранило от выбора или желаний. Потому что желание мне было навязано, именно то, которое нужно. Потому что мне предстоит охранять Сущее с этого момента, а стражу лучше всего быть суперменом, так как-то надежнее, чем довериться забулдыге. Но это еще не все. Еще предстояло посеять семечко. Это уже его предназначение – быть посеянным. И совсем не удивляло, чему предстояло стать пашней для этого посева. Точнее – кому.

Мои руки сами собой поднялись и вытянулись в стороны, засветившись изнутри, неожиданно вся одежда будто растворилась в воздухе, как будто и не существовала. И вслед за этим постепенно такой же прозрачной становилась кожа, потом – мышцы, скелет… Все, кроме кровеносной системы. И сердца. Сказать, что видеть себя препаратом – жутко, это ничего не сказать. И это было только началом.

Солнцеподобное свечение вокруг «семечка» вдруг прорезалось сферой из появляющихся ниоткуда сосудов, точно так же, как у тех… мешков, валунов-ртов. Сирен. Потом эти вены налились красным, будто бы кровью, только вот ей неоткуда было взяться. Хотя, почему неоткуда? Разве только что эта штука не выбрала себе образец для общения с себе подобным, причем подобным в самом прямом смысле? Еще кто кому подобен. Так почему бы в тех сосудах не течь и обычной крови? Я был практически уверен, что так оно и есть, в том, что это не чья-то кровь, а именно моя. И уже понял, что сейчас произойдет.

Сосуды «солнца» и мои сплелись, а затем срослись, объединились, занято это секунды полторы, не больше. Это была не просто кровь. Это как… единственное, что пришло тогда на ум – густой ароматический бальзам, на ментальном уровне это ощущалось не телом, а духом, «я», подобно обонянию, новая жидкость текла по моим венам, источая во все мои клеточки настолько благодатную силу, что становилось и жутко и страшно. Каждая клеточка моего прозрачного тела впитала это. Я так понял, это было что-то вроде аванса обещанного дара и одновременно – наркоза, чтобы не сойти с ума. Потому что «семечко» тоже тронулось в мою сторону.

Моя плоть только виделась прозрачной, на самом деле она была здесь и сейчас. Если сосуды свечения прошли сквозь него практически безболезненно, то касание «семечка», казалось, активировало все нервы и унять этот кошмар не было никакой возможности. Это была не именно физическая боль, а сразу все, все возможные ощущения одновременно! Боль, ласка, жар, ощущение электротока и разъедающей кислоты, первый поцелуй девушки и первая пощечина, судороги от холода, быстрый юношеский оргазм, растяжение почти всех мышц и боль в суставах… ну, не перечислить всего. Этому общему оркестру просто нет названия!

Хлынула кровь, когда грани кристалла начали врезаться в мое тело – примитивно, нагло, физически. Прямо в воздухе появлялись разрезы, сначала от ладоней к плечам, потом хрустнула грудная клетка и разошлась кожа в районе солнечного сплетения, рваная рана пошла вниз, к паху. «Семечко» вгрызалось все глубже и глубже и все новые порции инородной (или все-таки родной?) красной жидкости вливались, чтобы совершив короткое путешествие по моему препарированному организму, вылиться струями и фонтанчиками из ран вниз… Туда, где не было пола. Гарантирую, сейчас в том аду – с чудовищами и огнестрелами – шел кровавый дождь. Думаю, диковина – даже для тех мест.

«Семечко» полностью погрузилось в еле заметные очертания моего изломанного и изорванного тела. Я чувствовал раны точно так же, как будучи вполне себе телесным, если можно представить себе рану по всем конечностям, как минимум на половину длины каждой, плюс харакири от паха до шеи и от плеча до плеча. Эти ощущения… да к черту, эта дикая боль смешалась с прочим, со всем, что выдавали мои нервы, с тем коктейлем из ВСЕГО. Еще раз не стоит это перечислять, позже я боялся просто отдаленно представить такое… Несколько месяцев позже казалось, что мое тело просто тут же распадется на части от самой мысли о… том. Эта штука… этот артефакт, это «семечко» походный вариант Свища, оно проникало, пускало корни прямо в плоть и кости, это я тоже чувствовал по живому, а отключить оно меня не соглашалось, как бы я не умолял об этом. Ведь я сам хотел знать, а знать – так все. Уговор. До конца.

А потом яркий-яркий свет. Мы слились. Тогда я точно знал: сейчас мой разум просто вышвырнут из тела, а потом кусками отпадет плоть. Мы станем чем-то единым, самым жутким и прекрасным мутантом. В единственном экземпляре. Неважно, пугало это или нет, неважно было знать, что будет после. Я знал: это конец, все. Я превратился в костюм для Сущего. В контейнер. В средство передвижения. А предмету обихода наверняка не очень позволено уподобляться Хозяину вещи. Ну, думать или иметь свободу воли… Повесь меня в шкаф, Хозяин, дай отдохнуть, сучий ты потрох!

Но раны уже начали затягиваться, проявляясь белесыми рваными полосами, от которых бледно-розовым наливалась кожа, постепенно. Сначала стали появляться руки, потом плечи… Точно так же, как рвалась плоть, она теперь появлялась, становясь видимой. Разрывы рубцевались сразу за отделявшимися сосудами «солнца», все обошлось без игл адского хирурга и наркоза. Кошмар продолжался, но появилась надежда. Мне, все-таки, не дадут умереть.

После несколько секунд, так мне показалось, все-таки затуманили глаза чем-то красным и холодным. А потом я очнулся, будто вынырнув из воды. Я по-прежнему стоял на мостике света перед сферическим свечением. Но ромбовидного кристалла или «семечка» уже внутри не было. Свечение постепенно гасло. И было понятно: оно погаснет совсем. То, что поддерживало его, нашло другую оболочку. А тело уже не подавало никаких признаков боли, мне хотелось руками разодрать комбинезон, чтобы увидеть шрамы, которых, как я все-таки догадывался, на моем теле уже нет.

А после я уже вбегаю в дымчатый клубок-портал своего светового мостика… чтобы выбежать в уже пожираемый чужой мир обсыпанным конфетти и глупо застыть посреди леса с кружкой пива в руке…

– Охренеть, да? – Экс чавкал и гремел алюминиевой ложкой в своем котелке, наложив «плова» только себе, эгоист хренов. – Я лично как в кино побывал. Признаться, этого фильма никогда раньше не видел. Ээээ, слушай, я тебя понимаю, конечно, видение пищеварению не способствует… но ты только не блевани, добро? Аппетит испортишь, а хорошо пожрать на пенсии – милое дело. Ххех, много в Зоне тертого народу, ветераны, искатели, ходоки, но «пенсионер» – звучит слаще, вроде как не зря жизнь прожил! Присаживайся. Долго калякать не будем. Похаваем, да распрощаемся уже. Теперь навсегда, дружбан. Етить-колотить, первый дружбан здесь… да и последний. В смысле, в этом измерении.

Плов был вкусным. Наверняка вкусным. Но почувствовать вкус не было никакой возможности. Ощущений и впечатлений было слишком много, прямо в тот момент было явственно понятно: это все продолжится. Даже – продолжается, прямо сейчас. Я буду узнавать больше и больше, хочу этого или нет. Все то, что сдуру пожелал, приходило ко мне, по капле, но каждую минуту, даже здесь, где не было вообще ничего, кроме нас двоих. То есть… троих. Мысли… Мысли Экса я слышать пока не мог, все-таки он тоже специалист хренов, не захочет – я не прочту. Но почему-то знал, что это ненадолго: его дар уйдет, скоро я вскрою его разум как яйцо всмятку, аккуратно и нежно. Или… грубо и сразу. Уже сейчас я мог видеть то, что хотел мне сказать он сам и мне было глубоко плевать, откуда он мог знать, что со мной произошло там… в логове Сущего. Он же умер, вроде как. Я сам видел его труп, точнее мумию, постаревшую за часы как за годы. Даже не хотелось, памятуя это, интересоваться, какова плата теперь будет за право стать обычным человеком, слепым и глухим до этих ментально-астральных чудес. Экс стал обычным человеком ценой своего родного мира, который он теперь должен навсегда покинуть. Ценой потери волшебства. И он уходит – не сожалея об этом. Это решит все проблемы.

Именно тогда меня первый раз кольнуло, что мне предстоит сделать. Еще не решаясь осознать саму мысль… я спросил, будто ища возможности увильнуть:
– Ладно. И что дальше?
Экс на этот раз не стал ни хихикать, ни ухмыляться, ни ковыряться ложкой в котелке. Пододвинув к себе картонку, он переложил оставшиеся в ней банки с тушенкой к себе в рюкзак, завязал его. Все. Сборы окончены. Ответ был недлинным и ожидаемым.
– Дальше я ухожу, я ты остаешься. Многого ты пока не понимаешь и не знаешь, но все это придет. Если одному это бремя покажется невыносимым, знаешь, кого и где нужно искать. Надеюсь, пара-тройка моих остались в живых, пошукай в районе Адамова, на лесопилке. Хотя, уверен, тебе будет достаточно просто крикнуть. Не криком, а тут… – Бывший Ястреб постучал пальцем по голове. – Не скучай. Да ты и не соскучишься… с Ним. Бывай.

И внезапно мысль стала ясна как никогда: сейчас, как раньше, я просто моргну и Экса больше никогда не встречу, он просто исчезнет, как все то, что исчезло в моей жизни с началом этого похода. Как «просто жизнь» и незамысловатое неволшебное завтра, в которое не страшно идти. И в котором не снятся сны, которые могут сбыться просто по твоей воле сонного и испуганного наблюдателя. Изо всех сил стараясь держать глаза раскрытыми – так, что они уже начали слезиться и болеть – я все-таки успел спросить:
– Экс! Стой, еще секунду. Что за выбор-то? Мне ведь этого уже никто не скажет.
Он, все-таки, не смог снова удержаться от усмешки, даже в этот момент:
– Выбор – это то, что перед каждым встает сугубо индивидуально. Я не знаю. У тебя есть две задачи. Главную поймешь потом, когда будет решена второстепенная. А уже она в свою очередь заключается в том, что ты уже и так понял: ты должен спасти мир. Это и пошло и тупо, и идиотски звучит, как в неудачно написанной повести. Но ты должен спасти мир – от тех, кто хочет его спасти. Еще более идиотская фраза, но на благородном идиотизме стоит наш… то есть теперь ТВОЙ мир.

Изо всех сил тараща уже наливающиеся резью глаза, я все-таки успел сказать то, что меня мучило:
– Экс, самое важное. Спасибо тебе. Что б я без тебя делал… там. Я не знаю, как ты мне подсказывал и как залез в мою голову уже после разговора со Свищом… с Сущим. Но без тебя я бы не выбрался. Я не спрашиваю, как это возможно, просто спасибо.
Он удивленно улыбнулся, а потом аж просиял:
– Не, это не я. Видимо, после разговора с тобой Сущий решил, что моему голосу, все же, больше доверия будет. Это вполне в Его духе. Наверное, опасался, что ты спутаешь Его слова со своей паранойей. Так что не меня благодари. Впрочем, насколько я понимаю, он нас сейчас слышит и может принять благодарность на свой счет.

А ведь точно. Я ж Его сам просил сменить голос!

Экс по-доброму радовался, глядя на мое офигевшее лицо. Потом улыбка померкла и он посмотрел на меня с грустью и болью.
– Слушай, заканчивай, а? Устал. Будешь в моих краях – заглядывай. А пока – пошел ты…

И тут я моргнул.

Коллектор заброшен и покинут. Он был совершенно необжитым, единственное, что было здесь все тем же – голодная тьма, которая, казалось, уже прет из-за ржавых решеток, чтобы добить этот заначенный сухарик на черный день. И она немедленно пожрет здесь все, как только я покину это место. Оставаться тут было незачем. Кострище было не просто погасшим, а просто пятном из слежавшейся давнишней золы. Никаких пустых банок из-под тушенки, никакого хвороста… И старело это место прямо на глазах. Бетон, казалось, трещит и начинает продавливаться под натиском Тьмы, которая – Ничто, истинная сущность Монолита. А вдруг… Она тоже слышала, что мы тут говорим? А вдруг Он тоже слышал? Не Свищ, а Мо…

И тут я моргнул еще раз.

Глаза никак не хотели раздираться, остатки влаги или, может быть, слезы, накрепко сморозили ресницы, скинув рукавицу, окоченевшими пальцами я рванул веко. Со второго раза у меня получилось, правда, мазнув по вдруг зачесавшемуся месту под глазом, увидел на руке кровь.

Костер Алены почти догорел и засыпать мне больше было никак нельзя. Надо действовать отсюда. Размяв ноги и пробежавшись на месте минуты две, я думал, думал. Алена почти совсем замерзла, в иной ситуации это и было бы выходом но не сейчас. Что-то я забыл. И еще Писатель. Оставшись один, он может попробовать уйти из Огненного кольца, найти и вынуть душу из Седого, который, хоть и крут, но смертен и стар. Все узнать, попытаться повторить этот опыт… хрен его знает, он всегда был суперменом, избавиться от такой погони всегда будет нелегким делом, тем более, что я догадываюсь кто или что ему будет помогать меня искать. К его услугам будут люди, мутанты, «серые дыры»… и тьма. Если я просто убью Алену, все так и будет. Я сам толкну его в объятья ненасытного убийцы, тоже исполняющего желания. Так что все должно решиться здесь. Со всеми нами.

Для начала нужно было их соединить вместе, здесь, в одной реальности.

Растормошив Алену и влив ей в глотку последний глоток спирта, оставил ее, судорожно кашляющую и сонную одновременно, на произвол судьбы. Теперь ее задачей было не уснуть… не умереть в ближайшие пару минут. А сам…

Мне не пришлось ничего представлять и напрягать мозг. Я просто сразу переместился в ратиосферу, совершенно безболезненно. Здесь не было никаких призраков, хотя я их особо и не искал. Наверняка тут водятся души погибших редких поисковиков и старателей, но рядом было пусто и почти тихо, небольшой шелест чего-то настолько далекого, что было непонятно, разумного или нет. Здесь была Алена, ее тело пульсировало темно-малиновым угасающим свечением, под которым имелось еще одно, крохотное, ярко-золотистое. У плода, которому всего-то несколько дней, уже начали формироваться конечности, в головной части эмбриона просматривалось потемнение того же золотого оттенка. И я откуда-то знал, что дитя ясно меня видит. Здесь. И оно не спит. Оно просит не убивать его и его маму. И увидел я еще кое-что: от этого существа протянулись тонкие нити. Одна ко мне, другая внутрь меня, к Нему. Я искал еще одну нить, рассудив, что с матерью такой ребенок связывается пуповиной, а вот с отцом… И нашел. Тончайшая, золотистого цвета, напоминающая луч лазера. Она пронизывала пространство, уходила в ратиосферу и на другом ее конце было… что-то теплое, той же золотистой ауры, я уже видел ее однажды во мраке пещеры – у Жаровни. Это не было теперь зрением, я и ощущал и ЗНАЛ, кому принадлежит такой ореол. Как будто человек, стоящий за матовым стеклом двери в ванную комнату, так это виделось тут, в астрале, так одна реальность ратиосферы отделялась от другой. Как будто дымчатый клубок, вроде тех, в которые вбежали все мы, там, на световых мостиках. Я подплыл к нити и коснулся ее. И матовое пятно перед глазами тут же прояснилось, будто запотевшее окно протерли рукой.

Писатель тоже уснул, костры погасли. Он тоже замерзал, но было ясно: не умрет. Из последних сил он обмотал себя бинтами, подложив под них десятка два Рук и Ладоней, естественное слабое тепло которых не даст ему замерзнуть насмерть. И ведь заначил же…

Что нужно делать и правильно ли, я не знал. Я легонько дернул нить, связывающую дитя в утробе с его отцом. Дитя побагровело. А Писатель… он проснулся. И увидел меня. Улыбка на его лице была почти такой же как последняя усталая улыбка Экса и говорила мне: «Вот и ты. Гори ты в аду, придурок!» А затем закрыл глаза и кивнул.

На этот раз я не просто потянул за нить, а дернул за нее, ибо всех сил. В этот момент нам помогал даже Монолит, ему тоже было нужно, чтобы эти… трое воссоединились. В последний момент, обернувшись в погасшему костру и увидев, что возле него, наконец, появился во плоти Писатель, я поднял взгляд и посмотрел туда, где по моим представлениям находились ЧАЭС и Монолит. Не знаю, почему я так сделал, просто подумал, что раз Монолит все это заварил, то должен как-то следить за нами, даже из других реальностей, сквозь аномалии. Это было как в сказочном магическом кристалле: нас будто приблизило друг к другу и на мгновение мы окунулись в разумы друг друга. И не только я и Монолит, но и Свищ-Сущее тоже.

Знал ли Монолит, что я хочу совершить? Если ранее нет, то теперь узнал точно. Тотчас землю тряхнуло – я увидел это потому, что Алена и Писатель повалились набок, а Жарки все разом вспыхнули, резко подняв рваный туман и позволив окинуть взглядом всю панораму. Этого не передать словами. Кажется, я видел даже остатки каких-то построек, древних и промороженных, невесть откуда попавших сюда. Увидел и Протуберанец, к которому рвался Мурашкин, прежде чем сам стал таковым. Но увидел и другое. Не только дитя было связано с отцом, матерью и Сущим. Такая же нить связывала две Оси, Сущее с Монолитом. Цвет ее определить было нельзя, то она была черной, то ослепительно блестящей, то переливчатой, то дымчато-серой, то окружалась бурунами воздуха, какие возникали вокруг пуль, тогда, в Злынском. Ничего удивительного, антиподы – как сиамские близнецы. Они всегда будут чуять друг друга.

Небо покраснело так, что даже сплошной туман налился кумачом, став похожим на жуткое ватное одеяло, пропитанное кровью. Что бы ни последовало потом, действовать надо было быстро. Выбросом Монолит пытался не уничтожить меня, это теперь было невозможно, а отключить, изолировать, заставить не покидать ратиосферу. Чтобы я никак не смог их остановить.

Фигуры Алены и Писателя неожиданно поднялись и, огибая не утихающие Жарки, направились прямо туда, где метрах в ста желто-белым светом переливался Протуберанец, барахтаясь в воздухе над Заморозкой и периодически порождая клубы пара, когда нырял в нее. Девушка прошла в каком-то метре, ее глаза закатились, синие губы бормотали слова, которых я не мог услышать за раскатами грома. Приехали. Зомби не чувствуют ни жара, ни холода. Их цель была более чем понятна – добраться до выхода. Костер был уже не нужен, Протуберанец можно было бросить в ближайшую Жарку.

Инстинкт всегда опережает разум. Если услышал его – думать только помеха. Еще не понимая, что делаю…
– Оборви ее! Оборви связь! Все рви!
Это я кричу Ему, Тому, что внутри меня. Безо всякой надежды на ответ. Показывая пальцем на нить, связывающую Сущего и дитя. Фокусируя на ней взгляд.
Но ответ приходит. Просто мысль.
«Тогда мы не найдем их… его… ее… дитя, если они уйдут. Они смогут покинуть Зону и твой мир будет порабощен. Ты это знаешь!»
Я знаю одно: что бы ни стояло на кону, пусть я лишусь всех чудес и жизни – пуповины, ведущие к чудесам и сверхчеловеческому должны быть оборваны. Человек должен оставаться человеком, чтобы жить – ему не нужны никакие чудеса. Если он стоит своей доли, если он достоин жизни – он должен нести свое бремя сам и строить свой мир – сам. Не МОЙ мир – а СВОЙ, тот, где ему уготовано жить. Алена, Писатель и их потомство не должно перешануть ту грань, что отделяет Огненное Кольцо от моей реальности, от деревеньки с разрушенными крышами и бункера с Сидоровичем. А для этого я должен выйти к ним из ратиосферы. А для этого мне нужно не попасть под выброс. А чтобы его прекратить – Монолит должен перестать чувствовать своего антипода, он должен нес всех потерять!
– Делай!
«Нет!»
– Это мой выбор и я делаю его! Быстро! Я ТАК ХОЧУ! Или мы оба останемся здесь навсегда, будь я проклят, будем болтаться призраками до Страшного суда! Будем прокляты оба, идиот!

Долгая-долгая пауза, в целое биение сердца. А потом связь рвется.

Монолит ощущает своего антипода и меня, разорвать связь с ним мы не можем. Но мы можем отключить от себя дитя, а значит и родителей. От себя, а значит – наш враг тоже окажется слеп и ему придется прекратить все это. Стреляя вслепую выбросом, он может не удержать своих зомби под контролем и сжечь их мозги. Или просто убить, что в обоих случаях означает гибель ребенка и провал всей его идеи.

И тут же прекращается выброс. Я вываливаюсь из ратиосферы, падаю метров с четырех и больно подворачиваю ногу, поскользнувшись. Писатель входит в Заморозку, в самую глубину, по пояс и берет Протуберанец в руки. Разворачивается.

Я добираюсь до FN Minimi, его ремень придавлен рюкзаками, окоченевшие руки не могут выдернуть его – примерз. Волоку вместе со шмотниками к ближайшей Жарке. В романах писатели пишут иногда, мол, в кризисные моменты человек не чувствует боли. Черта с два. Два раза поскользнулся – подвернутая нога просто взрывалась болью, после второго раза мог уже только ползти. Швыряю, схватив в охапку, рюкзаки в вырвавшийся столб белого пламени, повторяя про себя только одно:
«Только не пулемет! Только не пулемет!»

Мое желание снова исполнено. Пулемет падает рядом с огненным столбом, рюкзаки вспыхивают. Я тяну оружие к себе, плотный толстый синтетический ремень плавится, но не рвется, хватаюсь за него, оставляя расплавленный нейлон на пальцах… снова не чувствуя боли, да? Это больно, больно, черт побери! И нога, сволочь… Вешаю на плечо, не силах перекинуть через голову – руки не слушаются. Кое-как подымаюсь, стараясь не наступать на…

Писатель выходит из Заморозки. Его мощный торс обледеневает на глазах, все тело снизу до пояса становится белым от инея, потом сверху намерзает так много влаги из уже оседающего тумана, что корка льда образуется за каких-то два-три шага и четвертый стоит ему уже огромных усилий, но Олег делает его.

В последний миг мне становится страшно. Я не знаю, что я делаю, из чего выбираю и правильно ли это. Но вариантов уже не остается. Пулемет в моих руках подбрасывает, ствол ведет вверх, дальше в один миг рвется перегоревший ремень и… еще раз поскальзываюсь, чудом не угодив головой в ту же Жарку. Все мои пули уходят в белый свет. Точнее в серый молочный туман.

Писатель застывает на месте, скованный льдом по пояс. То ли Седой как-то приврал, то ли скромно по краешку ходил, раз его только инеем прихватило… нет, не помню, да и незачем. Есть дела поважнее. Подтягиваю оружие за обрывок ремня…

Алена, медленно повернувшись, подходит к Олегу, пытается сбить корку или старается отрывать лед кусками, издали не видно. Ей пока даже не пришло в голову взять в руки артефакт, она все еще пытается покинуть Огненное кольцо не одна. Удивительно, что у зомбированных сохраняются чувства, такого прежде не замечалось.

Видимо, целью Монолита было через этот необычный выброс не убивать их разума, а просто подавить волю… ну, не смогут же зомби вырастить ребенка. В этот момент я понял, что стреляю не в двух биороботов с выжженными мозгами. Вспомнил себя на краю Угольного вала. Они все еще люди, я все еще их знаю. И я не могу их убить. Даже во имя спасения мира. Так нельзя. Не бывает добра через кровь.

Чертыхаясь, ползу в сторону примерзшего Писателя и этой дурочки. Одна из Жарок, вспыхивая, почти что лишает меня всех волос с правой стороны головы, но на этот раз я точно ничего не чувствую. Алена оглянулась, когда я был уже на расстоянии вытянутой руки, я бью ее больной ногой под колени и снова падаю. Вместе с ней, она вцепляется в мой комбинезон, потом в горло, я пытаюсь ее отпихнуть, мы переворачиваемся, я оказываюсь сверху, а ее волосы попадают в Заморозку. Они заплетены в косу и тут же примерзают к земле. Отрываю ее руки. Воздуха, черт, воздуха! Картина, конечно, и жуткая и комичная. Один застыл ледяным столбом до пояса. Вторая примерзла волосами и не может их вырвать. Оба еще живы и ни черта не понимают.

«ФЛУМАЗЕНИЛ!»
В моей голове звучит голос Мурашкина. Протуберанец с вплавленным КПК все еще у меня в кармане. Нет времени разбираться, как ему удалось тоже стать телепатом, будучи при этом артефактом. Все потом. Роюсь в карманах, затем выбрасываю все из них. В боковых карманах брюк находятся та самая коробочка из аптечки, что я совсем недавно нашел в капитанских пожитках, примерно в таких же условиях. Ищу початую облатку «№ 66». Воды нет, глотать придется насухую. К счастью, зомби на сухость во рту не жалуются, скорее на избыток пены. Вкладываю по таблетке… потом еще по одной и зажимаю Писателю ладонью рот и нос. Горло его судорожно дергается. Потом все то же самое с Аленой. Пока оба очухиваются, срезаю ножом бинты с незамерзшей части тела Писателя, отрываю все еще примотанные артефакты. Пять Рук и шесть Ладоней. Сооружаю костер, правда с моей ногой это не так просто, но удается насобирать немного дров с трех или четырех кустов. Пламя вспыхивает, костер я развожу прямо у обледеневших ног Олега.

Жар охватывает меня ватными горячими рукавицами и неумолимо клонит в сон, несмотря на боль. Я держусь еще две или три минуты и вижу, как тает лед, освобождая сначала одну, а затем вторую ногу моего друга. Тот падает рядом со мной. Наверняка и Алена уже освободилась… и тут ее руки снова вцепляются за мой комбинезон, переворачивают меня лицом к ней… и отпускают.
– Спасибо.
Еле слышно. А еще у нее человечий взгляд. Снова. И такие чистые синие глаза.

Я смотрю в ее глаза и вижу. Знаю, что делать. Мои губы шепчут, я не слышу что, смотрю в глаза. А после, когда я уже почти теряю сознание, мое поле зрения что-то перекрывает. Почти соскальзывая во тьму, я успеваю заметить: это снова тот дымный шар, подарок Анатолия. Она вспомнила. И что-то кричит Олегу.

Больше живыми их обоих я никогда не видел. Наяву. А еще никогда больше Сущий не говорил со мной голосом Экса.

______________________________________________________________________

Впервые опубликовано: www.gurich.ru, 05.11.2012

Редакция 11.12.2012

(с) Дмитрий Гурыч, 2012