Гурыч

Главы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, Эпилог

15.

Свет был повсюду. Непонятно, что его испускало, какого он цвета и какова его природа. Он просто был… точнее – стал. Из света состояло все. Я попробовал поднять руки и прижать их к глазам, даже почувствовал прикосновение, но свет никуда не делся. Я тоже состоял из света. И тут же в голове родилось два вывода. Первый: я могу ЗДЕСЬ желать и – так будет. Второй: желать надо осторожно.

– Я хочу БЫТЬ и видеть. Покажись.
Свет тут же распался на бесчисленное число тончайших нитей-лучей, которые стали с непостижимой быстротой укладываться в пространстве: сначала появились плохо угадывающиеся контуры, затем – все более уплотняющиеся поверхности, становящиеся из невесомых каким-то подобием полупрозрачного светящегося стекла. Так появился первый широкий коридор, даже, скорее, тоннель, в конце которого свет был еще ярче и был уже не белым, а синеватым, подобно свечению местных пси-обитателей. И… не знаю, как передать! Это было совершенство! Идеальный тоннель, ведущий к идеальному чуду!

Однако человеческий мозг непросто мирится с идеалами. Даже на самой белой стене нам хочется увидеть хоть пятнышко, хоть тень… Просто так, чтобы убедиться, что это нереальное нечто простое пятно делает материальным… вот примерно так. Я тогда подумал о том, что не может быть такого длинного тоннеля и без единого поворота. И тут же увидел поворот. А потом еще один. И как я их раньше не заметил… Так бывает в дурных снах. Как только я поравнялся с первым же поворотом в боковой тоннель – меня тут же понемногу, но неуклонно потащило туда. Попытался сопротивляться, но… у меня снова не было тела. Значит мы в ратиосфере. Страх перед тем, что тебя куда-то тянет – совершенно нормальная реакция, этот вывод немного придавил панику. Оглядевшись, я не заметил рядом ни Алены, ни Писателя. Только два контролера, неторопливо бредущих рядом со мной, навстречу моей магнетической ловушке. Тогда я решился. Сосредоточившись, попытался почувствовать руки… ну, им и так досталось в этом походе, я попытался вспомнить ощущение обожженной в Жарке кисти, порез, содранную кожу на запястье, саднящую ввиду отсутствия нормальной гигиены от пота и грязи…

И тут же коридор исчез, как лопнул. Я ощущал свою боль очень остро и чувствовал, что не просто падаю, а лечу вниз, с безумной скоростью. И такая тут же возникла вокруг темнота, что крик мой был инстинктом, я выпалил в пространство только одно слово:
– СВЕТ!
На «Да будет…» времени просто не оставалось.
И снова стал свет.
Следующий миг был самым жутким кошмаром в моей жизни. Я увидел, где я. В каком месте все это находится.

Это напоминало гигантский форт, башню чудовищных размеров, сложенную из необработанного камня и уходящую вверх, сколько я не вглядывался – ни неба, ни потолка не было видно, только на миг показалось, что блеснуло что-то высоко-высоко, ровным, белым светом. И пропало во тьме. А башня осталась. И я видел ее изнутри. На моих глазах разворачивалась самая чудовищная битва, которую я когда-либо видел. В проемы, которые трудно назвать окнами или бойницами, непрерывно лезли жуткие существа, цепляясь своими щупальцами за камень и срываясь с него, цепляясь снова. Туловища, чем-то напоминающие многолапых зверей вроде зеленовато-серых чешуйчатых львов или гигантских медведок, неистовые красные глаза, полукрик-полусвист, пронизывающий до костей… Этих чудовищ непрерывно убивала, уродовала, сбрасывала вниз горстка людей на выступах из камней в стенах башни, вооруженных какими-то допотопными примитивными самопалами, каменными топорами и заточенными кольями… Иногда чудовищам удавалось схватить кого-то из защитников этого жуткого места и утащить во тьму за стенами, но большей частью гибли именно чудища. Я подоспел, видимо, к самому концу схватки, несколько тел монстров свалилось внутрь башни и все закончилось.

Уцелевшие люди, не торопясь, стали спускаться по выступам стены, спиралями нисходящими вниз… Запылал костер – извечный огонек надежды. Усилием воли я заставил себя плыть туда же и… рухнул камнем. Хорошо, что на груду тел чудовищ, оказавшихся достаточно мягкими, чтобы не сломать что-нибудь в организме. А еще через минуту меня достали из этой кучи мертвечины и поставили на ноги, я так понял, перед старшим. Его звали Сергей, ни фамилии, ни прозвища никто не назвал. А еще никто нисколько не удивился моего внезапному падению сверху. Более того, я услышал самую нелепую и неожиданную фразу за всю свою жизнь.

Сергей потер переносицу, будто поправляя невидимые очки и сказал:
– О, еще один. Ну, что тут скажешь. Умер – значит умер. Петро, кратко введи новичка в курс дела. Будет заряжающим, вместе с Сашком.

Между тем, все люди, человек двенадцать, стали вытаскивать из кучи мертвечины одного монстра за другим и рубить топорами на куски, сваливая затем в гигантский котел. Работали они быстро и нервно, словно торопясь. Я попробовал, было тронуть Сергея за плечо, спросить, но жестом он отстранил меня и с еще большим остервенением принялся рубить труп мутанта на части. Петро же взял меня за локоть и указал на место около костра. Там же лежало штук сто закопченных стальных трубок, длиной около метра, но время от времени подходившие подкидывали еще и еще. На огне уже начинали поджариваться несколько кусков мяса мутантов, разложенные на раскаленных камнях в середине костра.
– Садись. Делай как я. Некогда просто болтать, поэтому молчи и слушай. Вопросы потом.
Он взял из кучи трубку и длинный прут, которым стал остервенело продирать ее изнутри. Шомпол, догадался я. Затем Петро пододвинул к себе каску, полную черного порошка и другую, с блестящими камешками. Торопясь, стал снаряжать трубки, прочищая, а затем насыпая порошок и трамбуя камешки сверху. Примерно так же в детстве мы снаряжали самопалы. Не поднимая на меня взгляда, стал говорить.
– Это не то, чтобы порох… тут все немного другое. Эта штука работает как порох и этого достаточно. Сергей тут… не знает, сколько, но говорит, что пережил уже не меньше тысячи солнц, это возможно, если не выходить днем наружу. Сергей не хочет быть таким исключением и счастливчиком, но кто-то должен все помнить и все увидеть, запомнить имена ушедших и быть командиром выживших. Он не знает, откуда взялся рецепт этого пороха, не знает, откуда взялись эти трубки… У нас, если ты заметил, трудности с патронами, нет гильз и вообще оружия… Но что-то нужно делать, так? Вот так и живем: сейчас набьем эти трубки, огнестрелы, и сварим этих тварей… А потом взойдет солнце. В общем, сам все увидишь.

Он говорил и дальше, но я увидел: что-то блеснуло у него в области шеи. Приглядевшись, я понял: это чешуя. Его кожа каким-то образом превращалась в чешую. И он сразу догадался, куда я смотрю.
– Ничего не поделаешь. Это началось три солнца назад. Тут нет понятия «день» или «неделя», нет месяцев и лет, сам поймешь, почему. Время будто скомкано, иногда ночь как неделя, иногда – как час. Просто всходит солнце и наступает день. Но мы считаем все солнцами. Оно в итоге наш враг, вот, наверное, почему. Если верить нашим расчетам, у меня есть еще солнц семь или восемь. Вон, Генке совсем худо… пора, наверное, уже. А Сереге все нипочем. Ни тени мутации… слово-то какое. Забытое. Мы не называем ее так, не все понимают, что такое мутация, мы называем ее – превращением. Всем превратившимся повезет – они смогут жить снаружи, а вот нас солнце точно убьет, если пробудем там слишком долго. Нужно пройти несколько степеней и измениться. Тогда там выживешь и покинешь эту… тюрьму. – Он проговорил это слово медленно, в его голосе звучали тоска и ненависть пополам. – А может и не очень везет тем, кто уходит. Лучше тобой в итоге выстрелят в вечность, чем так жить, как эти, снаружи. Пока мы человеки, надо жить – как человеки!

Из последующего рассказа следовало вот что: сюда просто попадают люди. И я понимал, откуда попадают. Это те, кто заперт Свищом, те, кто пришел к нему вторично. Они либо остаются пленниками своих реальностей, либо выбирают другие. А некоторых не спрашивают вообще, тех, кто пришел в нарушение слова не возвращаться. Тех, кто вернулся со злом. Эти попали сюда.
– Откуда ты? – мой вопрос был глупым и как-то выскочил сам.
– Я не помню. Тут мало кто помнит, хотя бы урывками. Уже на следующую ночь тебе кажется, что ты всегда был здесь. Как трубки, порох и чудовища. Но вот, что я тебе скажу, приятель: мы с виду все одинаковые, но точно из разных вселенных. Я, Серега и ты говорим и понимаем друг друга. А вот Прешко говорит как-то странно, будто бы у него буквы вываливаются. А Шмыщь – тот вообще слова говорит так, что вроде знакомо… как в кошмаре: пытаешься осознать, но смысл уходит. Мы с ним жестами общаемся. Но это так, ради развлечения. Мы все знаем, зачем здесь и что нужно делать.

И он говорил, говорил… Днем они готовятся к ночи. Вываривают монстров до сусла, те быстро развариваются. Когда всходит солнце – выпаривают отвар, толкут в порошок, смешивая с серой и золой из костра. Так и получается местный порох. Снаряжают примерно двести трубок и всю ночь отбиваются ими от чудовищ, нападающих на их мирок снова и снова. Огнестрелов все время не хватает – монстров становится все больше, приходится кому-то попутно всю ночь набивать заряды. У Генки отлично получалось… но он уже готов уйти и однажды подведет, а может и нападет со спины. У него уже нет рук, но так даже лучше, он своими штуковинами работал бы на забивке намного быстрее… Но он уже почти критически не человек, ему уже пора.
Генка лежал у костра, укрытый рваным как дождевые облака тулупом, его сильно трясло. Я протянул руку, чтобы стянуть тулуп… сам не понял, зачем. Но Генка тут же рванул его назад. Щупальцем. Оно высунулось из-под одеяла и исчезло снова.

Мне больше не нужно было ничего объяснять. Они все здесь на пути к такому: сначала изменяется кожа, становясь чешуей. Потом – конечности превращаются в щупальца… Потом превратившиеся уходят. Одновременно с пониманием забрезжил фиолетово-желтый рассвет. Генка перестал дрожать, встал и вышел в дверь, которую уже специально для него разбаррикадировали. К вечеру этого дня он превратится в монстра и вернется с остальными, теми, что живут там, снаружи, которые выходили за дверь много-много солнц.
– На свету солнца превращение проходит быстрее, поэтому мы стараемся прятаться здесь. Но не можем не выходить. Нам порох нужен. И сера, за которой нужно выходить и идти в карьер, почти до самых пещер, где проводят ночь эти… Они тоже боятся солнца, поэтому мы можем только днем… Но стволов всегда не хватает и под утро мы всегда деремся врукопашную.

Несколько человек схватили котел с варом и вытащили в дверь, раздалось бряканье, затем послышался топот ног и носильщики шумно ввалились обратно, не рискуя оставаться на этом проклятом свету больше, чем нужно. Даже на расстоянии я видел свежую красноту и матовое поблескивание в области шеи… они поймали свою дозу и расчеловечивание продвинулось еще немного. А сколько еще нужно выходов отсюда? И они дойдут до того, что их руки обратятся в щупальца, тело покроет чешуя. Тогда они выйдут туда, на рассвете, во внешний мир, чтобы скрыться в пещерах. Там их примут свои – уже другие «свои». Чужие. А потом вернутся ночью. Однажды их пристрелят и сварят, чтобы сделать из них порох, чтобы убить следующих. А за это время к Свищу придет еще кто-то, нарушая запрет. Из нашего мира или параллельного, где из речи выпадают буквы.

Вернувшиеся люди окружили костер, расхватали жареное мясо и удалились. Никто не хотел выглядеть каннибалом среди каннибалов. Вроде как остатки совести заставляли их есть в одиночку, в тени.

Но. Я не хотел говорить им, что уже и так понял. Из нашего мира больше никто не придет, потому что в нашем мире Свища скоро не будет. А если Свищ удастся уничтожить – из других миров тоже. И ржавое и уродливое местное колесо жизни, вращающееся на кровавой смазке, остановится навеки. Кто знает, может со щупальцами этим превратившимся будет не так уж и плохо. Лучше, чем есть своих вчерашних товарищей и стрелять ими в позавчерашних…

Вот такой это был филиал ада. Чуть позже кто-то выйдет, чтобы набрать серы. Вечером они вычистят котел и подготовят порох на остаток ночи и завтра. Наберут камешков за неимением дроби. Вечные здесь только стволы, эти самые трубки. Я взял посмотреть одну. Кованый тяжелый металл, запечатано с одного конца, там же отверстие под запал. У них нет ни прикладов, ни лафетов, они держат их при стрельбе голыми руками! Чудовищная пародия на самопал. Как и этот мир – пародия на тот, где есть несвихнувшаяся жизнь и достойная смерть. Откуда-то я знал: вся местная планета – это огромная раскаленная пустыня. Мутанты живут в пещерах, местная пещерная плесень выделяет кислород. Где-то есть вода, может быть, тут есть колодец в подвале.
– А дрова откуда?
– Мы не знаем. И не хотим знать. В подвале всегда есть дрова и колья, которые мы затачиваем – один сталкер солнц пятьсот назад принес сюда топор из железа. Для боевых топоров мы берем поленья и камни, увязывая все сухожилиями. Мы не верующие здесь, где не нашлось бога остановить весь этот кошмар. Мы просто благодарим судьбу за дрова и за огнестрелы.

Я попытался скинуть с плеча лямку, чтобы снять рюкзак. В рюкзаке Экса наверняка есть великие дары для этого места, может даже табак, бинты, патроны… Но в тот же миг трубка выпала из моих рук, хотя я не разжимал их. Она просто прошла сквозь снова невесомые ладони. Звуки стали глуше и… непонятный жестокий кусок враждебного мира исчез.

Я снова был в белом тоннеле, сотканном из света и ведущем к Свищу. Меня будто бы схватили за плечи, осмотревшись, я увидел контролеров, смотревших прямо на меня и догадался: меня «извлекли» назад именно они, слуги Самого. Чтобы я не потерялся по дороге сквозь тонкие материи, откуда всегда можно свалиться еще в какой-нибудь ад. Не свернул в какой-нибудь еще поворот.

«Свет в конце тоннеля не зря. Иди на свет!»

Я понял, что это были за повороты. Это те самые «луковые пленочки», реальности тех, кто приходил к Свищу. И я могу попасть в любую из них, стоит только свернуть с дороги. И все эти повороты хотят этого. Но если в каждом из них – такой же чудовищный мир… каков же сам Свищ, духовно? Если все, что он способен сотворить – ад? Мы как раз поравнялись со следующим поворотом и… контролеры будто отпустили меня. Они стояли и смотрели, как меня тащит в сторону… как кончается подо мной свет и я снова лечу во тьму. Пока я летел – подумал вот о чем: Свищ меня чувствует, слышит мои мысли и решил просто макнуть головой в ад снова. Для ума, так сказать. Неужели он думает, что я его начну уважать или бояться?

Я не упал. Просто поднял голову, видимо заснув и положив ее на колени, сидя на небольшом валуне у самой кромки воды. Неподалеку виднелась небольшая хижина, даже почти что изба. Подойдя поближе, я заметил, что три стены были сложены из грубо отесанных древесных стволов, а четвертую закрывала высокая плетеная из сучьев перегородка, на манер барной стойки… Надо всем этим навес из елового лапника. Костер. И Анатолий, «кинооператор», снимающий с огня котелок. Запах от варева исходил такой, что желудок мой взревел внутри, требуя еды. Ничего не говоря, я присел на выбеленную временем сухую колоду и протянул руки к огню.

– Вот и ты.
Анатолий совершенно не удивился моему появлению. А затем задал самый странный вопрос, который мне когда-нибудь задавали:
– Сколько прошло, как меня убили?
– Не знаю. Думал, что максимум часа три-четыре… Но жрать охота так, будто не ел пару-тройку дней.
– Ну да. Это тут обычное дело. Ты и сам, наверное, заметил, что время тут странное. В первую очередь оно нестабильно, течет с разной скоростью как для нас с тобой, так и между этими мирами. Да и в одном потоке тоже – как дыхание: то ускоряется, то почти замирает… но никогда назад. Я очень долго обо всем думал, пока тебя ждал. По моим подсчетам… около тридцати лет. Да, я тебя жду в этой дыре треть века и ты совсем не торопился.
– Да и ты, вроде, не постарел особо за это время.
Я ему не верил. Придурок. В Зоне много помешанных, с разной степенью буйности. На всякий случай незаметно ощупал себя, глядя в лицо собеседнику. Пулемет при мне и с предохранителя теперь снят. А этот, знай, смеется.
– Я же вроде как мертвый, не помнишь? Я и не старею, и не потею. Шутка. Ты посиди немного со мной, ладно? Вроде как первый гость здесь. А я тебе расскажу кое-что. Ну и поедим.

Анатолий принес две настоящие фаянсовые глубокие тарелки, судя по всему, когда-то принадлежавшие буфету речного парохода. Кругом по краю с облупившейся позолотой значилось «ресторан» и «Матрос Сидорович». И хотя уха была такой, хоть язык глотай, я чуть было не подавился – именно прочитав эту надпись. Однако.
Мой сотрапезник ухмыльнулся:
– А, это. Приколись, Свищ вполне себе шутейски настроен на общение с нами. Это все тут было, сколько помню себя в этом месте: дом, обстановка, даже огонь не гас ни разу. Свищ… Хозяин тутошний, ему есть, когда заботиться. Оно и понятно, ему не бывает некогда, судя по тому, что он способен творить со временем. Я умер и предстал пред ним. У трупа не такие же права, знаешь ли, как у живого, который пришел к Нему. Я не мог требовать в силу жизни и свободы воли, мог только выбирать. Да и какие могли быть желания, попади с нашей суетой в вечное? Все эти вещи: мир во всем мире, счастье для всех, что б никто не ушел обиженный… это все касалось моей человеческого бытия, как-то так. Эту тему мы сразу исключили. Тогда он спросил, как и где я хотел бы провести свою дальнейшую жизнь, ну, вот эту… за гранью, что называется. Из всех желаний на текущий момент было «оставьте меня в покое». Это не противоречило и Его планам. Тихий спокойный мир, где никто никого не убивает, не превращает в раба или игрушку. Таких миров было несколько и все они умирали на тот момент. Представляешь, почти точные копии нашего. В одном из них Зона поглотила всю Землю. Люди перестали рожать детей, ходить на работу, закатывать огурцы на зиму и просто ходить на пляж. Все взялись за оружие и пошли искать сокровища. Поначалу. А потом выяснилось, что сокровища перестали быть таковыми в мире, где на каждом шагу и на каждом континенте – Зона. Биржи, торги и прочее это дерьмо – все оказалось никому не нужным. Зачем торговать бумажками, если можно в соседнем дворе подобрать «третий глаз» и погрузиться в иллюзии до конца своих дней? Полиция, армия… никто ничего не смог сделать. Это как пытаться тушить бескрайнее горящее поле марихуаны. Изымешь один артефакт – наркоман найдет еще один, ведь Зона чутко реагирует на такие вещи. В общем, хоть они и перестали убивать, но все умерли – от глюков счастья. В основном от истощения, в своих иллюзиях. Представляешь, мне было предложено поселиться в мире, где на каждом углу по колдовскому хрустальному шару с человеческими мечтами и фантазиями, а еще… глаза в чужие миры.

Анатолий протянул ко мне руку и повернул ее ладонью вверх. Тут же над ее поверхностью заклубилось облако сгущающегося воздуха, который превратился в мутный дымный комок, а затем затвердел в один миг, стоило мне сморгнуть. На ладони бывшего кинооператора лежал темно-серый шар, размером с бильярдный.
– На, возьми. Презент от меня. Я тут что-то вроде бога. Передай Алене, когда увидитесь. Очень надо.

Он говорит, а я ловлю себя на мысли, что пока тут сижу, не задал еще ему ни единого вопроса. Будто бы он предугадывал, что я хочу спросить, опережал саму мысль и тут же выдавал новую порцию. Я взял шар и сунул в карман. Усмехнулся про себя. Все-таки хорошо, что все эти прыжки… между реальностями… происходят со мной одетым.

Уха оказалась на славу. С картошкой и рисом, что же касается рыбы… не хотел я знать, из чего такой навар получается. А этот говорил, говорил, даже с набитым ртом.
– Ты извини, я намолчался за тридцать лет. Болтать нам с тобой недолго. У нас с Ним уговор был. Я жду тебя здесь сколько понадобится, а взамен смогу, наконец, покинуть это место. Да и сказать нужно самую малость. Но Он говорит, что она очень важна.

Поддерживая беседу, я, наконец, разлепил рот:
– Как это, «говорит»?
Анатолий выплюнул под ноги какую-то мелкую кость, поморщился, будто поранил губу, покрутил ртом и ответил, как-то слишком весело:
– Ну, говорит! Я его слышу. В том числе и прямо сейчас. Слушай. Я знаю, что ты видел. Некий осколок мира, довольно страшное местечко и тамошним обитателям там весьма непросто. То их едят, то они потом превращаются в тех, кто их ест, прибывают новые проклятые души и все повторяется. Трубки, порох. Было?
– Ну… было.
– И что ты подумал? Ладно, не отвечай, знаю я. Ты принял это место за что-то вроде филиала ада здесь, вокруг Свища. Наверняка подумал, что туда попадают грешники или наследившие кармой. Или слишком впечатлительные, типа тебя. Честно, не уверен, что ты за всю вашу… нашу экспедицию хоть раз выстрелил в человека! Почему-то ты делаешь трагедию из убийства, демонизируешь ее, она как будто черным крылом проносится над твоим разумом. Но убийство никуда не денется. И ты в ужасе видишь, как душа сама находит своего демона, точнее демонов, в переносном смысле – то жуткое место. Скользит в него будто в обледенелую яму, на дне которой черная-черная полынья. Хотя… в твоем случае это, вроде, каменный колодец в миллион километров глубиной? Верно излагаю?

Да уж вернее некуда. Только сейчас не душа, а мой рассудок скользит в эту полынью, падает в этот колодец снова и снова. Просто потому, что слова этого придурка эхом отражаются от болезненной сердцевины моего сознания, там, внутри мозга. И мои мысли воспроизводят вот эти самые образы: крыло, душа, скольжение, падение… Он говорил, я думал и… видел внутри себя то, что он говорил. Это как замкнутый круг. Очень. Очень-очень страшный круг. А потом я вдруг проваливаюсь и снова падаю вниз в той чудовищной башне… где скоро обращенные начнут жрать необращенных, снаряжающих вечные трубки порохом и камнями. Приближается пол башни, я лечу, беззвучно крича, а после расшибаюсь в лепешку…
… свалившись с бревна спиной назад.

Анатолий хохочет:
– Ну? Кто, говоришь, из нас придурок?
Потом хватает меня за руку и рывком сажает обратно на колоду. Но руку не разжимает, будто задумавшись.
– Можешь вспомнить банку кофе? Очень надо.
И снова, не успел я подумать, он делает тот же самый жест, когда извлек из воздуха дымный шар. Только в этот раз из клубящегося облачка сгустилась… банка кофе. Растворимого, но тем не менее.
– Завидуя я тебе, дружище. С чем у меня всегда были проблемы, так это с фантазией и художественным зрением. Словами могу описать все, что угодно, а вот видеть предметы в памяти не могу. Ну-ка… «Карт Нуар». Угощайся!
Он уже протягивал мне кружку, из которой шел одуряющий аромат.
– Отлично, просто отлично. Из тебя выйдет толк, точно говорю. Теперь я практически уверен, почему Свищ выбрал именно тебя.
– Почему? И в смысле «выбрал»?
– Это ты сам у него и узнаешь, а то вдруг перехвалю, раздуешься от спеси. Или переживать будешь. Один ответ рождает два вопроса, а в данном случае количество потенциальных новых вопросов запредельно. Сам все поймешь. Может Он вообще не захочет ничего объяснять, он такой… Пей, давай.

Я глотнул из кружки. Этого вкуса я не чувствовал очень, очень давно. Да, растворимый и не самый лучший, но… кто-то в той жизни, в той, за Периметром… с кем-то ассоциируется у меня этот вкус. Не могу вспомнить. Черт, да я не могу вспомнить, что было вчера… час назад. Будто сижу тут вечность уже. И еще вечность готов. Неплохо, да. Я глотнул еще. И тогда это все и случилось.

Осознание перемены разливалось с каждым новым глотком, а ощущение было похоже на то, что я чувствовал при срастании с Трамплином… Что-то проникло в меня, как бы подключило меня: по мозгу разлилось необыкновенное тепло, сопровождающееся легким головокружением, будто бы я снова попал в ратиосферу и мир бесцельной юлой завращался вокруг, оттого, что я еще не умею остановить его… А потом все тронулось с места. И я увидел. Наш мир, наша реальность в действительности – одна из многих других. Я видел их будто сквозь туман или пыльное стекло. Люди, жаждущие и ищущие, каждый день… богатства, уединения, удовлетворения жажды поиска, крови или просто мечтаний садиста… всяких людей полно здесь. В Зоне, ибо видел я только Зону. Другие Зоны где-то еще. Сквозь наш мир, сквозь нас каждую минуту проходили другие существа, из других реальностей, они жили, желали и вибрировали на других частотах, «их» атомы и молекулы проникали сквозь наши, и мы друг друга почти никогда не видели. Кроме исключительных случаев.

То, что мы называли аномалиями – вполне себе нормальные кусочки реальности. Чужой реальности. Миры в момент образования Зоны сотряслись, некоторые оказались на грани гибели, во многих возникли свои Зоны и в них провалились кусочки друг друга, других миров, в том числе и нашего. Экс мне рассказывал про темный мир Скрамен. Я видел и его тоже. Непередаваемого вида существа, казавшиеся мне гигантами гибли от одиноких блуждающих солнечных зайчиков – аномалии, существовавшие там были просто вырванными из нашей реальности лучами Солнца, с шумом огромной плазменной горелки пронзавшие низкие тучи, никогда не знавшие света. Это было похоже на лучи небесных гиперболоидов, бороздящие и без того изуродованную разломами землю. Они попросту сжигали на месте тамошних обитателей, бродящих между радиационных полей, без которых те не могли питаться и зачинать потомства. Было и иное: густое и плотное бытие, в котором обитатели были настолько бесплотными, что мы вполне могли бы считать их духами…
«Мы ими их и считаем. Это полтергейсты» – подсказал мне Анатолий откуда-то издалека.

Кусочки нашей реальности действовали примерно так же на полтергейстов, как частицы их мира, провалившиеся к нам – мы называли подобное гравианомалиями – они разрывали существ на части резким разрежением в структуре вещества. Хотя были там и такие, что жили в наших аномалиях, путешествуя внутри собственных пузырей разреженной реальности.
«Шивардалы» – так они называются.
Я видел кусочки погибших миров. Они просто канули, их не стало. Сохранились только Зоны, вырванные из них, окруженные той жуткой затягивающей тьмой, окружавшей нас с Эксом в вырванном из нашего мира куске коллектора, где мы вели свои первые беседы. Безвременье, так? Ну или как назвать это состояние абсолютного нуля, на который хоть множь, хоть дели – ничего не изменится. Были миры будто бы вывернутые наизнанку, в которых я не видел извне, я видел будто бы изнутри. До сих пор не могу этого передать словами, но большего ужаса вряд ли удастся пережить. Все живые там – одно. Миры горячие, холодные, пустые и насыщенные жизнью… Кажется, был момент когда мелькнули земные города, выжженные ядерной войной, где люди ютились глубоко под землей, укрывшись в пещерах, в метро, рывшие ходы, подобно кротам. Все эти миры жили, не подозревая друг о друге, я чувствовал себя музыкантом, вознамерившимся тронуть струны чудовищного музыкального инструмента. От прикосновения к этим струнам миры наполнятся вибрацией и увидят друг друга. И никто не знает, что будет потом.
Возможно еще один Большой взрыв.
Или Большое Схлопывание. В ничто.
А потом для всех погаснет свет.

Это и есть бремя власти, которое хотел мне показать Свищ. Наши пожелания где-то там – под ногами, в пыли у ног создателей, местных властителей миров. Ибо миры всегда кто-то или что-то создает и это «что-то» может быть куда более живым, чем мы думаем. И над создателями есть высшая сила. Она соединяет миры между собой, те, существующие вне друг друга, по мере приближения к этой высшей силе, становятся все ближе и ближе друг к другу. Как шарики, катящиеся к центру конической круглой воронки. Как планеты, вращающиеся и падающие на черную дыру. Они все ближе и ближе, пространство-время все более и более наполнено бытием и тогда миры начинают чувствовать друг друга. И границы, где это начинает проявлять себя – это границы Зоны. Ее создатели будто бы бросили камень на натянутую ткань, образовав эту воронку. Ось миров. И имя ей – Монолит. Во всех мирах и для всех существ.

Но не может из небытия возникнуть что-то, чтобы это было безнаказанно. И как стал Монолит, так же сразу стал его антипод – Чертов Свищ. Стремление Монолита – сделать все миры единым, монолитным. Стремление Свища – разъединить эти миры навсегда, как они и существовали до образования Зоны. Эти два титана не могут добраться друг для друга. Но люди могут добраться до них. Титаны эти, возможно, бессмертны, но то, что затеял Мурашкин и его команда, может выбить Свищ из нашего мира, мы сорвемся с одной из осей и для нас останется только Монолит. Мы все больше и больше будем сливаться с другими мирами, пока все они не разорвут наш на части. Наш мир станет частью Зоны где-то еще, разорвавшись на отдельные аномалии. И где-то еще кровососы будут собирать отряды для того, чтобы зачистить Зону от новых двуногих мутантов. И это относительно удачный вариант – кусками. Потому что альтернативой такому исходу было нечто куда более неприятное. Я так и не понял, что. Там тоже мир рвался на куски, потом на более мелкие, потом… было что-то «серое» и было «переваривание»… Серое, как камуфляж наемника…

Мне показалось, что я слышу хриплый смех Экса.

И над богами есть нечто более могущественное. Это вовсе не обозначает, что более сильное и крупное. Это зовется – случай. Микроб не может поднять ружье, но он может убить того, кто его поднимает. Мурашкин, например, может своими ракетами убить Свища… ну, так думает он и… так думает Монолит. Желания не имеют значения. Только поступки имеют. В нужное время и в нужном месте. Выбор всегда будет.

Черт возьми! Все твердят мне про какой-то выбор! И каков же он, в конце-то концов?

Дальше я просто вынырнул, точно так же, как это было при выходе из ратиосферы. Анатолий смотрел на меня с неподдельным интересом.
– Я должен сказать тебе: отличай свои желания от того, что можешь сделать сам. Тот мир – с трубками-огнестрелами и чудовищами – порождение тебя самого. Испугавшись или думая о смерти, или о возмездии после нее – ты своими мыслями здесь, рядом со Свищом, создал вот это. Не Он, а ты. Свищ вообще лишен понятий «добро», «зло» и «наказание» с «благодеянием». Он не хороший и не плохой. Он просто есть и служит своей цели, предназначения для его существования и могущества более чем достаточно. Если бы Он судил кого-то, обрекал на муки и счастье – давно распался бы. Развеялся по мелким мыслям и суждениям о поступках и деяниях миллионов существ. Желаешь ты, а не Он. Помни это. Подумай, зачем ты пришел. Зачем ты ДЕЙСТВИТЕЛЬНО пришел, чему ты научился за время похода сюда и что тебе нужно делать. Тогда ты поймешь, что такое твой выбор.

Он убрал пустую кружку в рюкзак, отправив туда же банку с кофе. Поднялся.
– Мне пора. Я рассказал тебе все, то должен был. Не мучь меня вопросами, пожалуйста. Мои ответы могут быть ошибочными.
Я задал ему вслух только один вопрос, банальный и самый глупый:
– Куда ты теперь?
Анатолий окинул окружающее взглядом, сопроводив жест взмахом руки:
– Я тоже сделал выбор. Взамен на то, что я скажу и покажу тебе все, что ты узнал, мне разрешено остаться здесь. Я не дошел до Свища в том мире, поэтому там я не могу ни желать, ни творить, ни вернуться в него. Я там умер, помнишь? А здесь могу. Это мой мир-загадка. Кажется, он пуст… а может и нет. Здесь точно нет Монолита, таким его пожелал создать я сам, этот мир совсем юн и соединяется с твоим только одной ниточкой – твоим присутствием здесь. Ты уйдешь и все кончится: вскоре тут не будет и тебя, и Свища… ну, потом, когда вы все там порешите. Я уйду от этого озера, мой мир сорвется с оси Свища и будет сам по себе, в вечном полете между реальностями. А я пойду искать тех, кто мог бы тут жить. У меня плохо с фантазией, но возможно в целом мире найдется и моя радость и то, что наполнит все это жизнью.
Он засмеялся.
– Возможно, мне удастся не только ловить здесь рыбу, но заставить ее развиться в лягушку, а потом останется просто поцеловать ее и она превратится в царевну. Тогда назову ее Евой. Очень нравится имя Алена, но теперь я сильно сомневаюсь, что мне по душе все то, ради чего мы пришли сюда. Я мог бы сказать «прости, я устал», но дело не в этом. Мне просто теперь не нравится, что она хочет сделать. Я думал об этом тридцать лет и теперь мне это не нравится. Деяние порождает анти-деяние, помните об этом, прежде чем творить. Никто не знает, чем кончится то, что она задумала. Я это понимаю и ты это очень скоро поймешь.

А еще один вопрос я почти задал. Мысленно. Уже уходящий Анатолий повернулся.
– Да, я знаю. Все эти великие цели: счастье и благоденствие для мира людей. Это я помню. И Алену и Сергея и все, что случилось. Писатель, кровососы, военные – все ваши сошедшие с ума вандалы. Сейчас, если не брать тебя в расчет, имеют значение только Писатель и Алена. У них и у тебя свой путь, а у меня теперь свой. Что бы я ни думал по этому поводу – я уже ни на что не могу повлиять. О чем бы мы ни мечтали раньше, все изменилось: у меня теперь есть целый собственный мир, чтобы воплотить свои мечты, даже с такой плохой фантазией. А у вас есть свои мысли и позывы, найдутся и миры для этого. Я хотел бы передать ей привет и… передал. Не забудь, отдай Алене то, что я просил. Непременно до того, как вы предстанете перед Ним. Там – плод моих раздумий. Мой ребенок, да. И она должна это все узнать. Обязательно передай. Возможно, от этого зависит все.

Я помню его уходящего. Он взял рюкзак и пошел по полуметровой высоты траве в сторону синеющего на горизонте леса. Я попробовал, было пойти за ним, но…

… почувствовал себя вновь идущим в ослепительный свет по тому яркому коридору.
Меня окружали все те же немые стражи, подернутые синеватым сиянием. Мы переступали из одного мира в другой, будто проходя сквозь них, коридор пронзал их смутные очертания. Где-то сидели сталкеры у костров, где-то была беспросветная тьма, где-то все состояло из ветра, в котором неслись какие-то крылья, паутины, раздавался рев и скрежет… Куда бы я не посмотрел – со всех сторон ко мне неслись все новые сводящие в ума реальности, а коридор услужливо поворачивался сквозь время и пространство, то, что было в его конце не приблизилось ни на метр. Я шел и шел и шел на свет. Долгие часы, дни, недели… так мне казалось. И когда я снова стал кричать – я уже бежал, несся со всех ног, а потом полетел изо всех мыслей, навстречу Ему. Контролеров рядом не было, они остались там, куда, я, возможно, уже никогда не вернусь. Всем моим естеством было стремление, полет. Кажется, я даже кричал во всех мирских сферах, во всех мирах, всем своим двойникам и антиподам, всем чудовищам Скрамена, и Ему, Ему, Ему. И криком этим было все то же:
– ДА БУДЕТ СВЕТ!

И снова стал СВЕТ. Чтобы больше уже не исчезнуть в очередном кошмаре.

______________________________________________________________________

Впервые опубликовано: www.gurich.ru, 27.10.2012

Редакция 11.12.2012

(с) Дмитрий Гурыч, 2012