Гурыч

Рассказать? Вот не верят мне и все! И не с пьяных глаз-то все было! И бабку ту я своими глазами видел! И не пил тогда почти, а как собрался на Янтарь – так вовсе и водку брать не стал, потому как стремно. Да, радиация там есть, но по мне лучше пятерик на антирад извести, чем под мухой в Трамплин попасть!
Так вот, раньше-то, когда еще лагеря ученых не было, болото, где сейчас снорки живут, аж до самого края долины доходило, это потом уже его военные осушили… по-простому: пара ящиков тротила и почти все болото ушло в старые коллекторы. Это как раз с тех самых пор в них и живет всякая нечисть. Снорки, бюреры – это да, но там, порой, и привидения случаются.

А мой случай произошел тогда, когда болото еще большим было. Артефакты тогда можно было только там найти, потому как на Янтарь, на фабрику лучше не лезть – мозги сплавишь, а за дорогой в низинке тогда дофига Наста было. Это когда Холодец со Снежкой переплетаются, то верхний слой будто застывает, аномалии потом пропадают, идешь – и вдруг проваливаешься по колено в кислоту. И края у «наста» не только как стекло острые – едкие, они не только режут, а еще и жгут. В общем, мало приятного. А в болоте зато можно было спокойно «капель», «вспышек» насобирать, даже «лунный свет» попадался, редко, правда. На воде Электры и Жарки долго не живут, вот поэтому-то и артов там таких больше других попадается, потому что аномалии энергию не вырабатывают, а заземляются вроде и она по новой их порождает, после следующего выброса.

В общем, пришел я на Янтарь, как раз утречком, весь день впереди, выброс накануне ночью случился. Над болотом легкий туман еще, с ним лучше даже, сразу видно аномалии, Жарки – те легко опознаются в тумане: подходишь поближе – туман вдруг исчезает, видимо, конденсат в воздухе расасывается от тепла. А Трамплины наоборот: чем ближе к ним – тем больше кажется, что сыростью веет, влажно становится, прохладно – потому что воздух вращаться начинает, постоянное ощущение мокрой ваты, все время в лицо, небольшие струйки воды вскоре начинают глаза заливать, на одежду капать. Не очень приятно, но всегда точно. В Карусели туман будто кипит, тоже хорошо видно. Главное – под ноги смотреть, потому что проблема с Холодцами, их и так-то видно не ахти как, а тут они будто бледнее становятся. Но на глубине-то их можно вообще не бояться, просто нюхай – от них пережаренной рыбой обычно воняет. На воде что Холодцы, что Студень, что Кисель – все перед носом, главное прямо в них не воткнуться.

Вот иду я, уперев взгляд в воду, нащупываю дно, изучаю новые тропки, стало быть. Болото сейчас на Янтаре больше похоже на чуть подтопленную поляну, а тогда совсем по-другому было: на местах повыше – типа островка нынешнего – было по грудь почти. Если в Карусель начало затягивать – не отпрыгнешь, поэтому глаза слипаться не должны. Да и ходить в воде трудно: постоянно скользишь по илу, устаешь сильно, можешь проглядеть неприятности. Иду, в общем, глаза в воду, метрах в пяти-семи осматриваю. В тумане все равно дальше и не видать. Как вдруг вода сильно закипела впереди, а потом красивая такая фиговина из нее выскакивает как пробка, подпрыгивает и висит над поверхностью в полуметре. Переливается так радужно. По форме напомнило ажурный шар, будто наполненный мелкими иглами, светящимися такими, а наружу торчат две иглы побольше… даже, пожалуй, спицы, по длине не меньше вязальных – они будто плавают в этой штуке, каждая – сама по себе. Сам шар темно-лиловый, зеркальный, а там, где каждая бело-голубая «игла» из него торчит – поверхность будто накаляется, чем ближе к игле – тем ярче. И чего делать? Такой хрени я раньше не видел, бросать глупо, взять боязно. А вдруг шибанет чем? А ведь наверняка штуковина дорогущая. Я в артефактах кое-что понимаю, а тут ну совершенно незнакомый, ни на что не похож. Скупки для ученых как таковой не было еще, но можно было через Сидоровича или через военных выйти на серьезных покупателей.

Стал я этот гостинец исследовать, как мог, подручными средствами. Много времени у меня не было, ноги все-таки увязают, долго на одном месте танцевать не рекомедуется. Сначала водичкой побрызгал. Ничего – ни искр, ни сполохов, ни пара, никаких звуков. Из рваной подкладки кусок ватина с синтепоном выщипнул. Бросил наверх шара, клок полежал, потом потихоньку сполз, упал и поплыл. Вроде ничего такого, не вспыхнул, не сплавился, не обуглился. Завернуть толком не во что, это рюкзак снимать, он и так подмок, а тут его точно макнуть придется. Аккуратно снимаю, держу в руке над водой. Все равно не получается развязать и положить артефакт, не окунув рюкзака. В общем, вздохнул я и схватил артефакт рукой.

Поверхность шара оказалось ровной, а сам он – тяжелым и очень холодным, как сухая ледышка. Холод сразу будто в кости вцепился, рука онемела. Тяжесть в вещи серьезная. Всегда меня это удивляло – вроде весу в штуке килограмма три, а парит над водой как сгусток пара. Видать, если в руки взять, какая-то сила, за счет которой артефакт вес теряет, передается телу. Вот, мне показалось что холодно. А до кучи еще эти «спицы», плавающие в шаре, сквозь ладонь стали видны, будто пронзают ее. И как новая «спица» через руку проходит – сразу тепло становится. Я настолько поражен был всеми этими ощущениями в тот момент, что только минуту или две спустя почувствовал, что кто-то на меня смотрит. Ну, это бывает в Зоне, тут такие вещи чувствовать – нормально, у бывалых людей обостряется восприятие, даже можешь взгляд мутанта распознать: когда на тебя именно мутант смотрит – чувство какой-то нервозности, будто мурашки по коже, очень беспокойно, как будто тебя голого заперли в бане с парой шершней. А когда человек смотрит прямо на тебя – ты четко чувствуешь, что внутри тебя образуется жесткий холодный темный комок и человек смотрит именно на него. А тут оба ощущения сразу. И этот комок внутри – будто горячий и жар от него прямо по костям разливается… а с другой стороны холод от артефакта течет. Непередаваемое ощущение, в общем.

И смотрю я: с дальнего края того болота вроде как стоит что-то: дом, мостки, короче – хутор. Вот не было его и вдруг есть, а все вокруг еще более плотным туманом начало заволакивать… да я по сторонам и смотреть не хотел, потому что не каждый день хутора на пустом месте возникают! И берег не тот, будто срытый специально обрыв с метр высотой, да с небольшой заводью, в ней лодчонка стоит, ветхая, еле на волнах держится. Дальше – несколько ступенек, вделанных в землю, два столба с калиткой, она еще мне странной показалась: кованая и изъеденная ржой, одна петля отвалилась, заботливая, но неумелая рука ее проволокой замотала, но сама дверца все равно немного провисла. Деревянный забор, подкрашенный салатовой краской, даже скорее хаки, ну, будто взяли банку краски у военных за бутылку… откуда такие ощущения, не знаю, мысли сами в голову приходить стали. За забором – колодец и… я глазам не поверил! Коновязь! Рубленые столбы, вкопанные в землю, мощная перекладина и большущее долбленое корыто, видимо для водопоя. Чуть подальше – сруб хаты, напротив какой-то сарай. А справа от коновязи – здоровенный хлев, в котором явно что-то живое есть, судя по доносящемуся запаху – навоз будто, с чем-то горьким и приторным одновременно. Что сразу врезалось в память – хлев обшит черными досками. Не гнилыми и старыми, а именно черными, как шпалы, будто смолеными или закопчеными до черноты.

Впечатление жуткое, что и говорить. А на мостках в воде стоит корзина, и… вот не знаю, как описать. Будто бы краем глаза ничего не видел – голые мостки, а взгляд перевел – корзина появилась. И бабка. Стоит, чуть нагорбившись, в руках мокрая тряпка. Бабка смотрит прямо на меня и продолжает выжимать тряпку. Выкручивает ее, значит. Я на тряпку смотрю – из нее вода красная… кровь будто течет. Потом, как сморгнул – исчезла краснота, просто вода. И бабка тут говорит: «Иди, касатик! Иди сюда!». Ну, что делать? Я и пошел. «Здравствуйте, бабушка!» – говорю. Она посмотрела на меня, глаза серые как пасмурное небо, лицо морщинистое, но не сказать, что страшное, как в первый момент показалось. «Пойдем, сынок!» – и, повернувшись, пошла вверх по ступенькам к калитке, держа корзину на согнутой руке. Ну, что тут сделаешь. Иду следом.

Ты когда-нибудь под гипноз контролера попадал? Знаешь, как это бывает: голова тяжелеет, не можешь взгляда оторвать, руки-ноги тебя не слушаются, лицо гада увеличивается, в голове только одно: надо идти к нему, каждая собственная мысль причиняет сильную боль. Когда проходил мимо черного хлева, поравнявшись с дверями, почувствовал примерно то же, только добавилась еще слабость в ногах, чувствую – кто-то буквально жизнь из меня высасывает, кости заныли… шатаясь, подошел к колодцу и обмер – у того будто и дна нет, как зрачок в глазу, угольно черный провал, свищ – в никуда. И оттуда тоже – бах! Ну, как контролерский гипноз. Взгляд перевожу на бабку, та на меня зыркнула – враз все отпустило. Запахи вернулись, даже как-то слишком сильно, пахнуло скошенной травой, будто мокрым железом и дегтем. И тот прежний навозно-горький запах, он вроде от хлева и шел. В нем гулкие шаги, будто по доскам, ворчание какое-то… лошадь? Взглянул на коновязь, на ней следы привязываемых поводов, впечатанные, врезанные в твердое дерево, будто раскаленная стальная проволока в пластик, глубокие борозды. А еще следы зубов, видать животное грызло дерево, пока седок отлучался… если он был, этот седок. Земля утоптана, в ней – отпечатки, дырки какие-то в руку шириной… Были и другие ямы, похожие на… копыта? С небольшой тазик, ага, точнее корыто – следы удлиненные и будто раздваивающиеся, а между раздвоения «копыта» – промятина, дырка, похожая на отверстие на грядке после только что выдранной гигантской моркови… По этим штукам и ширине укуса можно было делать выводы… но какая тварь может оставить такие отпечатки! Локтя полтора, если не два в ширину пасти… почему-то в метрах не сложилось, там мысли вообще как-то не оперировали современными исчислениями. Как будто чужие наполовину. А зубы «лошадки», кстати, в твердое дерево запросто впивались на добрых пару ногтей…

Тут старуха отвлекла меня от моих наблюдений стуком – отворила дверь и поставила корзину куда-то внутрь, потом оказалось, что на лавку. «Пойдем, касатик, в дом!» – говорит. По ступенькам крыльца стал подыматься, будто пружинят они подо мной, эффект такой, как лифт под тобой падает, будто взлетаешь куда-то. Желудок и так пустой спозаранку, а тут еще его внутри к кадыку подбрасывает. Затошнило, но кое-как вошел. Повсюду чисто, но больно правильно все. Бревна внутри тесаные, будто… ну, не шлифованные, а просто идеально гладкие как зеркало. А вот, собственно, зеркало… бррр! Взрагиваю до сих пор. Бабка мне в хату рукой указала, а сама, видать, в подпол полезла. Ну, я пока ждал, это зеркало хорошо рассмотрел. На ощупь не то, чтобы стекло, очень ровное, но холодное и не теплеет от ладони. Глядишь в него – оно будто затягивает взгляд, увеличивается. Себя видишь, а прочие предметы будто постепенно тают или скрываются за зеленоватой дымкой, та все мутнее и мутнее, ком к горлу еще раз подкатил… тут бабка меня за руку взяла. Отводит от зеркала, не знаю, сколько я возле него простоял, казалось, что пару мгновений, не больше. Смотрю: у нее уже снедь какая-то на столе. Картошка в мундире, вроде, миска разноцветных яиц, птичьих, наверное. Еще бутыль самогона… на корешках, водорослях, вроде, мутный такой, будто взбаламученная вода из болота, берестяная бадейка белого кваса, лед прямо плавает. А еще сало, лучок, чесночок, огурцы… «Садись, касатик, как раз к обеду. А потом и поговорим, к сытому животу». Прежние ужасы я списал в тот момент на усталость и глюки, вызванные артефактом. Бабка же подошла к ветхозаветному буфету – из него, должно быть, еще Рюрик варенье крал – стала хлопать дверцами, приговаривая: «И здесь его нет, подлеца, куда ж он делся?», потом приносит два стопаря, тоже видно, что старые, граненые, на донышке у них двуглавый орел отлит. «Клубочек – говорит – куда-то запропал, найти не могу, только что тута лежал и на тебе!»

Ну, что дальше… присели. А я ж чую, что место лихое, будто наваждение какое-то. Все кажется, что все это благообразие сейчас когтистая лапа сдернет как штору с окна и тысячи чудищ полезут из углов пещеры… головой мотнул, наливаю две стопки. «За тебя, хозяйка!» Выпили. Бабуся порозовела, она хоть и упитанная – аж лоснится, а все одно бледная какая-то была. А тут прямо румянцем залилась: «Спасибо тебе, касатик, а то все: бабка, бабка, млеко, яйки, пу-пу…» засмеялась и в угол показывает. Смотрю: там миска… ну, каска немецкая перевернутая и из нее хлебает здоровенный котище, я его и не заметил сначала, вроде даже на манула похож, только хлебает так неслышно. На меня посмотрел – глазищи лилово блеснули, огромные, радужки будто золотые, полыхнули холодно. «Боря стал теперь манул…» – почему-то сказал я. «Боря ловит воробьев!» – сказанула старушенция и мы оба покатились со смеху!* Отдышавшись, подняли стаканчики: «Ну, чего ждем! Еще раз за тебя, хозяйка!» – «И тебе тепла, касатик!» Вот тут-то мне тепло и стало. Невыносимо тепло.

Самогон проник в горло, крепкий, падла, я голову в плечи вжал — так горло стиснуло, потом влага будто воспламенилась и провалилась внутрь. Жечь стало желудок, сначала терпимо, потом все острее, будто я уголь проглотил. Беру бадейку с квасом, начинаю пить. Вроде, полегчало, но вдруг понимаю, что оторвать ото рта не могу. И квас вкусный, вроде, ледяная игла в мозг ударила, пару кусков льда я проглотил. А бадейка и не кончается. Все льется и льется. И будто теплеет квас-то, запах тины у него, в горле будто зоб или мешок набухать стал, я даже его увидел было под подбородком…тут-то меня и стошнило, уже ни о странностях не думал, ни о бабке. Глаза открываю – вода надо мной, мутная, а сквозь нее выступ коллектора на Янтаре виднеется… тут все из глаз пропадает, чувствую, как болотная вода льется в горло… выныриваю…

…аккурат возле бабкиных мостков.

Сижу на заднице в воде, только голова торчит. Отплевался, еще блеванул, как на берег вышел, качаюсь, тошнит – смерть! Вместе с водой пакость какая-то выходит: будто хлопья зеленоватые, кусок водоросли, все это вывалилось на коричневую траву, а потом я уже отхаркался и в дом пошел. Знал: туда мне. Только ворчание в хлеву, вроде, стало другим: появились какие-то подобия слогов… приглючилось, видимо. Захожу в хату, вижу – стол, а за столом вроде как фигура горбатая, одета в дерюгу какую-то, волосы всклокоченные, спутанные, сальные все. Лицом в стол. Сморгнул и…

…Поднимаю лицо от стола. Напротив бабка, жует огурец. Потом говорит мне: «Ну что, касатик, хороша моя водочка?» – «Хороша – отвечаю – только крепка больно и голову дурит…» – «А ты закуси, поешь…клубочка моего не видел нигде?» – «Нет, не видел» – говорю и беру картофелину, надкусываю. А она вкусная, будто еще лучком от нее отдает, травками какими-то. А бабка протягивает мне бутыль: налей, мол. Наливаю. «Пей, касатик, не бойся!» – и сама стопку как воздух – хлоп! Ну, знаю, что плохо будет, но чувствую: дело нешуточное. Пью. Снова зажигается огонек внутри, растет, невмоготу уже… пытаюсь как-то закусить картофелиной-то, вгрызаюсь, она еще больше становится. Вдруг я вижу ее размером с себя… потом бок мне будто обожгло и голос с неба: «Кыш! Погань, корми тебя, так ты еще заразу жрешь!» Трава еще перед глазами, снова запах хлева – на улице я! А сил нет уже и голову поднять. Ползу вроде к крыльцу… шею что-то трет, будто тащат меня за шиворот… падаю, теряю сознание… смаргиваю – сижу на лавке в хате, а в руке у меня клубень какой-то с ботвой, здоровенные перья навроде тростника, клубень вроде как корень какого-то болотного камыша и надкусан… будто во сне протягиваю его и держу над столом. Бабка берет клубень, другой рукой за основание листьев – трак! Одним движением, будто свернув шею – хрустнуло еще так, страшно – отрывает ботву, а клубень кидает в кипящий чугунок. Да! Теперь в печке огонь появился… да и печки не припомню.

Пока она, отвернувшись, что-то мудрила там, я бочком с лавки и тикать во двор. Выхожу – небо темное, вода почти черная, а вроде бы и день – двор освещен будто, хотя солнца нету. Спустился с крыльца. Тут налетел ветер, холодный, пробирает до костей настолько, что тут же той «водочки» захотелось… Бегу к мосткам, там и вижу, что болото исчезло. Вода есть, но ощущение такое, что она в вечность уходит – со всех сторон чернота, как в том «зрачке» колодца, а вода плещется и будто льется с невидимого края в бездну. Будто ванна наливается, только грохочет, как всемирный потоп. Где край – в трех, пяти метрах от берега? Не видать, да и толку-то. Отвернулся – пропал шум воды, тишина наступила, комар пернет – услышишь. Вдруг в спину мне как шарахнет – снова тот эффект, вроде как контролерский, из сарая. Чувствую взгляд, а голову не могу повернуть. Стою столбом. Вдруг из камыша у берега вылезает тот самый манул Боря, тащит клубень с длинными листьями… я мог бы поклясться, что клубень надкушен! Тут и бабка – вдруг, я и не успел увидеть, как она подошла – берет цепь с ошейником, что у коновязи валяется, потом хватает манула за шкирку со словами – я обомлел: «Кыш! Погань, корми тебя, так ты еще заразу жрешь!» Надевает ошейник, тащит к дому.

В этот самый момент за спиной зашептало: «Мало мяса сегодня, мало, хорошо хоть ночь скоро… шшшшшш!» – будто листья зашелестели в ушах. И топот совсем близко. Смаргиваю…
…Поднимаю голову от стола. Бабка снова взглядом на бутыль. Начинаю догадываться, что так и будет, пока весь самогон не кончится… а если у нее его немерено? Что тогда? Уже обреченно наполняю стопки, выпиваем. Ничего не случилось. «Третья завсегда лехше идетг!» – говорит бабка. Потом, пошамкав какое-то слово, очистила яйцо и протягивает мне. Беру, осмелев – вдруг кончилась чертовщина, отпустит меня эта ведьма… Как только слово в голову пришло, старуха резким рывком поднимает голову и смотрит мне прямо в глаза. Блеснули такие же золотистые радужки и вертикальные зрачки, пупырчатая зеленая кожа вокруг глаз сморщилась и будто в складках изменила цвет, как у хамелеона… я глаза отвел, беру пару перьев зеленого лука, а они в тот же миг вокруг руки вдруг обвились!.. Сморгнул.

Бабка поправила платок: «Кушайг, кушайг, кхассатик! Клубочкар… клубочка, говорю, моегос не видалг ли?» И видится мне, что лицо ее будто вибрирует, как бы натянутое что-ли… не могу передать это. Ну, мне терять-то нечего. «Нет, не видел!» – говорю. Не, ну откуда мне знать про какие-то ее клубочки! И сунул яйцо в рот, стал жевать. Вкусно… только трава толстая лицо колет и темно. Нащупал рукой, вроде сено вокруг, да палка какая-то, вроде на поручень похожа. Идти, даже встать – не могу, видать самогон в ноги дал… Двоится все. Переваливаюсь через палку, лечу и падаю, больно ударившись животом. Потом оглядываюсь и с ужасом понимаю: лежу в том самом черном хлеву. А голос откуда-то сверху как громом: «Мало мяса сегодня, мало, хорошо хоть ночь уже… шшшшшш!» Рывком переворачиваюсь.

Очень трудно мне описать, что было дальше. И так-то на бред похоже… Представь тьму очень темного, черного сарая, ночью. И вот в этой тьме еще более темное нечто. Будто зрение у меня вдруг другим стало, но я разглядел уходящие в тьму, наверх, на невообразимую высоту какие-то столбы. И только когда они передвинулись, я понял: ноги это. Нога внизу заканчивалась огромным раздвоенным копытом, а когда копыто приподнялось, я увидел, что из раздвоения вниз торчит огромный коготь. Не знаю, как эта «лошадка» ходит, но сдается мне, что этот коготь равно входит как в масло в землю и в гранит. Потом где-то за миллиард километров вверху зажглись глаза. Зажглись – не то слово, это как бы зажглась, зачернела еще более глубокая тьма. Потом загробный голос повторил: «Мало мяса сегодня, мало, приди ночь на чело, приди… шшшшшш!» А дальше дикий ужас меня обуял, аж все поджилки затряслись, хотел вскочить, тут вижу – у меня ноги не мои, тоже будто щупальца! И руки не руки, а… Ползу к двери, сквозь пелену тьмы – ну, вроде как сквозь мембрану или вуаль, или штору, начинает проступать день, выползаю наружу, вдруг меня хватает что-то, несет, дальше дикая боль и я падаю в тот свищ-колодец, лечу в тьму, моргаю изо всех сил, а ничего не происходит!

Вдруг сквозь вуаль тьмы внизу проступил ночной огромный город и посреди него – я, наверное кристаллами льда вместо пота покрылся – ядерный гриб, будто застывший… Вокруг видно по огонькам дороги, машины там ездят… все это приближается – я ж лечу прямо в этот долбанный ядерный гриб! Проваливаюсь и снова оказываюсь на огромной высоте, внизу все белое и вокруг будто чудовищный смерч, а в его «ножке» – поселок, белый-белый, над ним облако пыли. Чувствуюсь: шваркнусь так, что мало не покажется. Пыль подымается высоко, влетаю в облако, вдыхаю…

…И поднимаю голову от стола. Бабки… или что это за тварь… напротив нету. Тогда хватаю бутыль, затыкаю пробкой и ищу рюкзак, чтобы, может быть, смыться попробовать. И тут понимаю: нет рюкзака! Как шибануло! Клубочек! В памяти всплыл тот артефакт, со «спицами»… вот оно как! Я – к окну, смотрю. Бабка стоит перед сараем, поправляет щупальцами платок, потом… из сарая выползает пернатое нечто, похожее на курицу, хлопающая по земле крыльями и с парой рудиментов навроде щупальцев. Бабка берет ее, подносит к колодцу, рывком отрывает голову и бросает в свищ… сил больше не было, я повалился на лавку. Что со мной происходит? Может так ад выглядит? Это ж сколько я нагрешил? Или все из-за сраного «клубочка»? Впился зубами в руку, чтобы не заорать, чувствую: кровь в рту. Как ни странно, это более-менее успокоило. Я как минимум жив, если мне больно и у меня есть кровь.

Тут скрипнула дверь: старуха вернулась. Тушку «курицы» прямо с перьями бросила в тот же чугунок – щупальца из-под крышки остались торчать – и села к столу. Смотрит прямо на меня. Видимо, врубилась, что я понимать начал… ха-ха-ха! Прости, не могу рассказать иначе, знаю, каким это бредом кажется, но я ничего не придумал, Богом клянусь! А дальше я наливаю те же две стопки… секунду медлю и поднимаю прокушенную руку, стискиваю и выжимаю по капле крови в каждую рюмку. Не знаю, почему так сделал, возможно, ангелы и в аду подсказывают. Встаю, тостую: «За тебя, мать!» Пью. Не дожидаясь новых приходов, снова беру бадейку с болотной водой – почему мне это квасом казалось? Пью, снова знакомое ощущение: «квасок» не кончается, все льется и льется внутрь… Сквозь тонущий в обмороке разум вижу: бабка меняется в лице, ее пыпырчатые щупальца пытаются схватить, тянутся к шее… «Клуббочекх!!!» – шипит.

С этим шипением в ушах я и очнулся в воде, вижу все тот же янтарский коллектор, лежу на спине, в руке у меня рюкзак, в другой – бутылка. Вырываю затычку и пью самогон прямо вместе с вливающейся водой. Огонь входит в тело, меня подбрасывает, я вскакиваю из воды, два снорка-падальщика рванули от меня как ошпаренные. Выблевывая воду и тину, иду к берегу… что-то хватает за шею. Выхватываю нож, полосую воздух, пока не соображаю: ошейник на мне, тот самый, что тогда на мануле том. Шею жжет, паленой кожей вроде потянуло, гляжу: цепь ржавеет будто в холодце лежит, с нее ржа сыплется, дымок как от кислоты, звенья истончаются… потом из воды показывается переливающееся щупальце и как цепь дернет! Ну, и меня с ней тоже. Я – с ног, плюхнулся в воду, шею чуть не сломал. Только чувствую: нет больше на мне того ошейника, видать, лопнул! А цепь таки успела рассыпаться, прежде чем «бабуся» меня к себе утащила. Хрен знает, может я на корм «лошадке» пошел бы, ей так мяска хотелось!

В общем, вылез я на берег весь мокрый, драный и пустой, если не считать того артефакта в рюкзаке и чуть недопитой бутыли бабусиного самогона. Зато живой, хотя прокушенную руку через день разнесло, да и я в бреду провалялся – успел прийти к Болотному Доктору, он меня выходил. Что в бреду видел – не буду говорить, это не то, что под водку – под чистый спирт не говорят. Но и бабка там была, и «лошадка» и манул Боря. Артефакт я Доктору отдал, даром. Вернее, хотел, было, даром отдать, да он мне чуть ли не насильно вручил пару «морских ежей» и еще какую-то хрень, какой-то «пуговицей» называл. Я, было, отнекиваться стал, только Доктор тихо так мне руку сжал и произнес:
Мальчик Боря обманул
Брата, бабку и дядьев –
Боря стал теперь манул,
Боря ловит воробьев.
Ищет Борю весь подъезд,
Разругались с другом друг,
Управдом не спит не ест,
Бабка спряталась в сундук. *

Снова жутко мне стало. Настолько, что и хватит, покуда, этих переживаний, в тутошних местах дурдома нету, а среди вооруженных людей с кипящим котелком на плечах долго не проживешь.

В общем, взял я артефакты, а потом, позже, выгодно продал. Не захотел оставлять ничего себе. А бабка перестала в кошмарах приходить. Доктор, наверное помог. Я сам тот артефакт уже боялся в руки брать, а он в тот раз схватил его как какую-то мелочь, смотрю: «спицы» ходуном пошли, все быстрее. Тогда Док сказал что-то вроде «Кан! Ширркассь! Лехаа Кан-Ма!» – и ослепительный кружащийся сферический волчок исчез в воздухе. Видать бабка получила свой клубочек. Я его так и назвал – «ведьмин клубок»… только Сахарову потом образец понадобился, чтобы название, значит, запатентовать. А раз артефакта нет, то ничего и не было и вообще пить надо меньше. Так он мне сказал, хитровань еще та! Откуда взялся Сахаров? Как раз вскоре уровень болота понизился и его лагерь появился. Но лихое это место и Сахаров, интеллигент хитрожопый, это знает, будь спокоен! Он только вид делает, что белый и пушистый, за его очками явный и по-настоящему дикий интерес. Нужен ему тот артефакт был, не в названии дело. Пытались потом от него другие искатели со мной связываться, чтобы я рассказал, что и как. Я послал всех, одного самого ретивого пришлось даже пристрелить. Жаден был до денег, очень заработать хотел. Дуэль у нас типа была даже, я его специально чмом назвал, а тот за пушку… Когда стрелял, показалось, что руку мою будто щупальце держит и направляет… Убил, попал точно в глаз, еще показалось, что тот увеличивается как черный свищ, промахнуться было сложно. Теперь белку в глаз бью, да что в глаз – в зрачок! Такой дар мне от «бабушки» достался. Получается, все же послужил ей. И манулу ее. Боре, который ловит воробьев. Только есть подозрение, что у воробьев тех стальные клювы и щупальца… мне, кстати, эти щупальца до сих пор вылезающими из рюмки мерещятся.

Так что вот тебе мой совет напоследок: не бери ничего в руки, если не знаешь! А если взял… ну вот что тут посоветовать? Держись за жизнь, понял? Царапайся до последнего, тогда все цепи просто от времени ссыплются ржой. Все равно ведь увидишь яркую диковину и схватишь! Все мы до этого охочи. До тайн и загадок то есть.

* – использован фрагмент стихотворения группы «Н.О.М.»

© Дмитрий Гурыч, 2010