Гурыч

День – время людей. Ночь – время звериное. Свет – от добра, тьма – от зла. Так, по-простому мамы учат детей: не ходи ночью из дома. Унесет тебя чудо-юдо. Или Баба-Яга съест, сырым. При свете дня ты даже не думаешь, какой угнетающей и таящей опасности покажется тебе вполне безобидная картина. Идешь днем по дороге: песок под ногами хрустит, камушек пнешь…

А ночью, когда стихает сама жизнь, когда уцелевшие птицы забиваются поглубже в дупла, а здоровенные кабаны-мутанты бегут от звука сломавшейся под ногой ветки, на которой ты сам испуганно застыл – ни жив, не мертв, когда кабан проносится, не заметив тебя, но колыхнув полы твоего плаща – вот это кусочек настоящей ночи. Все то же самое и не то. И страхи, твой и кабана – близнецы, вы одной сломанной ветки боитесь. Когда в серебрении лунного света ты видишь медленно кружащиеся над Трамплином листья и слышишь его внезапное мертвенное уханье и пронзительный визг этого знакомца-кабана, который потерял голову от пустяка и поплатился жизнью – вот это еще один кусочек ночи. Когда на болоте в мокрую погоду светятся гнилушки… что это: просто мокрое трухлявое дерево или заветный артефакт? Может быть это проделки полтергейста, который заманивает путника на последнюю трапезу? Или путь в Ирий, который, говорят, можно увидеть четыре раза: при рождении, после смерти, в минуту наивысшего счастья и… разок – на авось, по простому везенью.

В темноте тоже бродит жизнь или то, что выглядит, как жизнь. Чаще всего это оказывается смертью. Это та простота, которая не вписывается в банальность: все, что тебе действительно не знакомо, может убить. Те, кто не знают темноты и ночи, погибают вдруг, даже не осознав величия и глубины, из которой приходит смерть. Она смотрит на жертву из тени, которая накрыла крыльями Зону, смотрит на жертву в круге света костра, фальшивой видимости кусочка сталкерского уюта посреди величия и мрака. Она смотрит на жертву, которая просто ест колбасу и пьет водку, поблескивая стеклом, белками глаз и слегка лоснящимися от колбасного жира и пота небритыми впалыми щеками. Жертва судорожно сглатывает и кладет ружье на колени, заслышав вой. Но истинная смерть не воет. Смерть напряглась в этом темном покое, собралась в пружину, алчно желая поглотить того, кто в этот момент думает о простом: что торговец взял с него слишком большой процент. Или о том, что припрятанный артефакт – чешуйку шкуры зверя по имени Зона – он сможет обменять на обыкновенную водку, которая его убьет, когда он, будучи пьяным, тупо войдет в Трамплин… Он – просто человек, он боится этих мыслей, но все равно не чувствует Зоны, ночи, тьмы. Он по-детски боится неизвестности и потому сидит у костра до самого восхода.

Есть среди людей и те, кто вдыхал тьму полной грудью. Им не обязателен свет, как иллюзия защиты от ночи. Для них костер – просто друг, а круг света вокруг него – просто круг света, а не граница, отделяющая реальность от страха. Они не боятся, а просто отдыхают после долгой дороги. А чаще всего просто посидят часок у огня, перекусят, успокоят гудящие ноги. Заштопают куртку, приладят заплатку из старого языка от ботинка поверх прокушенного тушканом голенища. И снова нырнут в ночь. Выйдя за границу света костра, они вновь окунаются во тьму, в которой, как в воде, идет совсем иная жизнь. Не страх, а чуткость заостряет внимание и инстинкты налагают звериную маску на лицо разумного, походка становится пружинистой и более мягкой, как у лап, не знавших пут обуви. Где-то в области между ушей возникает легкая пульсирующая жилка будто бы чувствующая опасность, без страха или уважения, безо всей чувственной ереси. А руки деловито перехватывают поудобнее цевье оружия. Предутренний воздух холодит виски, свежесть пробегает по мышцам легкой дрожью, ноги забывают об усталости, роса покрывает траву, пропитывая одежду прохожего и шкуру мутанта, крадущегося по его следу. Их путь может быть единым, а может и разойтись, если два хищника найдут каждый свою жизнь, здесь. Свое продолжение пути. Новый день случится для обоих.

А у тех, кто не ушел в ночь, начинаются «песочные часы», часовые на постах трут глаза – наступает самое сложное время, мутанты хорошо знают, когда жертву можно настигнуть уснувшей. Беззащитной. И тогда безмятежную с виду тишину разрывает резкий предсмертный крик. Путник уснул у одиночного костра, который только казался защитой. Старики говорят, что самый страшный выстрел – одиночный, потому что он всегда прицельный. И крик этот так же жуток, потому что всегда последний. Кто-то из располосованных шрамами ветеранов, прикинув направление звука, отставляет изувеченную гитару и, подхватив за ремень Абакан, уходит в ночь. Из темноты доносится несколько выстрелов, затем, еще через пять-десять минут, ушедший возвращается. К его поясу привешены щупальца кровососа, темная кровь стекает на полу заскорузлой военной куртки, разодранной возле обоих плеч, впрочем, он тут же достает из рюкзака почти новый комплект хэбэ, здорово испачканный у воротника, тоже кровью. Понятно – снял с трупа, а погибшего, самое вероятное, скормил Карусели, вон она шуршит в темноте, примерно в том же направлении. Как раз бумкнуло недавно. Бывалые не спрашивают таких вещей, здесь все сразу ясно. И откуда этот мародер взял почти новый комбинезон с усиленной бронезащитой – тоже понятно. И «Гроза» у него появилась, пусть и сильно побитая. Дар ночи. Ее дар всегда стоит чьей-то жизни.

Но иногда к одинокому костру, у которого сидит одинокий сталкер, подходит еще кто-то. Просто выходит из темноты и садится. С виду такой же одиночка, когда в куртке, когда в комбинезоне, когда в черном, как ночь, плаще. Садится напротив и смотрит сквозь пламя и дрожащий воздух. И датчик обнаружения в КПК, и биорадар нередко молчат в этот момент, будто нет никого рядом… да и смотреть ни на какие приборы не хочется. Оторвешь взгляд от незнакомца, взглянешь на экран, а клыки призрака, принявшего облик сталкера, уже у твоего горла. Может быть, пришел мытарь, дух. А, может, действительно живой человек, просто КПК у тебя сломан. А человек напротив вообще КПК не носит и считает призраком тебя. И – почему бы и нет – может, ты и есть призрак, а он как раз человек? Так и сидят двое, напряженно глядя друг на друга, не смея задать вопроса или вытащить оружие. И, спустя несколько долгих минут, один из них кашлянет – не потому, что простыл, а чтобы показать, что не призрак, ибо бестелесных простуда не берет. А потом заведет какой-нибудь рассказ. Вроде того, что я тебе рассказываю сейчас. Обоим становится легче, появляется бутылка, снедь. Коротать вдвоем время до утра легче. Пусть и боязно к человеку спиной повернуться, тем более спящей, однако нелюдь если приходит – берет свое в любом случае. Или уходит. Лотерея не очень-то, с человеком оно все как-то проще.

А бывает, что заговорит сам ночной гость. Расскажет многое, уперев глаза в угли. И очень часто рассказ касается тебя самого. А если очень повезет, расскажет о неведомых местах, где и есть поля артефактов, чистая вода, много нормального зверья. Или о своем походе, последнем или вечном. Нельзя перебивать такого гостя, нельзя его ни о чем спрашивать. Неровен час, он прервет свой рассказ, поглядит тебе в глаза и ты по его пути тогда сам пойдешь, раз терпения в тебе нет. Лучше всего поблагодарить гостя и дать ему в дар водочки, еды, а лучше что-то из совсем личного. Не в руки, просто положив на землю. Можно приложить фото близкого человека и тот выздоровеет. А ночной гость уйдет обратно в темень, туда, где его дороги, среди потоков ночного воздуха в волчках аномалий, где его дух исчезает в утреннем тумане и больше не появляется. Тогда можешь вставать и идти, знай: в эту ночь, до восхода, тебя не тронет ни один зверь и ни одна аномалия не попадется на твоем пути. И можешь снова не смотреть в КПК, ухода гостя он точно так же не почувствовал, как и ты до этой минуты не чувствовал ночи и не знал людей, приходящих из темноты.

© Дмитрий Гурыч, 2009